Одну за другой она расстегнула остальные пуговицы на его рубашке. От легкого прикосновения ее пальцев сердце его заколотилось, как большой оркестровый барабан. Он глубоко вдохнул в себя воздух и приказал себе расслабиться. Он еще мог себя контролировать, когда взял ее обеими руками за запястья, кожа которых показалась ему мягче лайки и глаже фланели. Ее пульс бился ничуть не реже, чем его, когда он провел ладонью по локтевому изгибу ее руки.

Он безжалостно напомнил себе, что она вряд ли имела в виду что-то такое.

— Ты еще не оправилась от шока, — сказал он.

— Ты хочешь, чтобы я легла?

— Да. Нет.

— Так да или нет?

— Я уверен, ты сама знаешь, что тебе следует делать.

— Да, знаю.

Она одарила его доверительной улыбкой и села на краешек кровати. Положив ногу за ногу, она сунула руку под подол комбинации, отстегнула и стянула чулки.

— Как хорошо освободиться от них, — она вздохнула. — Может быть, мне следует освободиться и от комбинации?

— Пусть уж она остается на тебе, — в полупустом номере голос его прозвучал глухо.

Он все это время пытался доказать ей, что он никчемный для нее человек, она же старалась убедить его в обратном. Стоя перед кроватью, Конни откинула покрывало и подняла простыню.

— Может ты хочешь еще выпить?

— Нет, я чувствую себя отлично.

— Тогда укрой меня.

Она улеглась в постель, а Ник натолкнулся взглядом на коварный изгиб ее бедер. Он натянул простыню сначала на ее ноги, потом на колени, талию, рельефно обозначенную узкой комбинацией, затем на прикрытые кружевами ясно очерченные груди и остановился у подбородка. Он хотел завершить этот жест доброй воли коротким поцелуем в лоб, но Конни обвила его запястье пальцами и потянула его к себе. Он уселся на край кровати.

— Любовь моя!

— Я слушаю.

Он нахмурился. Не сулило ничего хорошего то, что глаза ее были полуприкрыты веками. Киношники называют такие глаза «глазами спален».

Он попытался думать о чем-нибудь отвлеченном, но не смог.