– Мамочка!

…Многие станут осуждать ее за то, что она поставила безопасность своей семьи выше жизней сотен пассажиров рейса № 79. Когда я пишу эти строки, меня окружают родители, дети, бабушки и дедушки. Семьям этих пассажиров, несомненно, придется приложить немало усилий, чтобы понять, почему жизни их близких должны стоить меньше, чем жизнь ребенка одной-единственной женщины.

Снова слышится голос ведущего, который обещает самую свежую информацию в ближайшее время, и София пытается сесть прямо.

– Папа, а что эта женщина говорит о мамочке?

У меня кровь в жилах закипает от ярости. Я не стану объяснять это Софии, не позволю ей чувствовать себя виноватой. Не позволю ей плохо думать о матери, когда Майна сделала то, что, уверен, сделала бы на ее месте любая мать.

– Она говорит… – Я осекаюсь, чтобы не расплакаться. – Она говорит, что мамочка любит тебя больше всего на свете.

Ночной воздух прорезает шум автомобильного двигателя. Наша дорога ведет лишь к заброшенной ферме. Сюда не приезжает никто, кроме тех, кто здесь живет, а обитаем тут только мы, тетя Мо и еще одна женщина, которая появляется несколько раз в год на выходные. Может, это ее машина? Зачем ей приезжать сюда в такой час? Я потерял чувство времени, но до рассвета осталось совсем немного.

На мгновение я ощущаю призрачную надежду. Наверное, Бекка одумалась. Может, мои слова дошли до нее, она поняла, что полиция рано или поздно ее схватит…

Вот только слышу я не дизельный двигатель, что означает – вряд ли это полицейская машина.

Родители Бекки? Или кто-нибудь из их активистов? Если визитеры явились, чтобы перевезти нас в более безопасное, как им кажется, место, то у нас появится шанс ускользнуть. Им придется освободить мне одну руку, чтобы отстегнуть наручники от трубы. Надо быть наготове. Я представляю, как врежу любому появившемуся левым или правым хуком, в зависимости от того, какую руку освободят первой. Вырублю его, подхвачу дочь на руки, затем быстро по лестнице в кухню и на улицу.

Снаружи раздаются шаги. Негромкие. Осторожные, словно кто-то тщательно их контролирует. Идет вдоль фасада. Заглядывает в окна, возможно, чтобы убедиться, что в доме никого, кроме нас, запертых в подвале. Никто не услышит наших криков.

Куда мы направимся, когда убежим?

Бекка брала мои ключи от машины, когда доставала шприц-тюбик. Если она бросила их на прежнее место, я схвачу ключи, пока мы бежим по дому, и поеду в центральное полицейское управление, где работаю. Там наряды дежурят круглосуточно.

Но она могла положить их куда угодно. Не исключено, что они у нее в кармане. Поиски ключей могут стоить драгоценного времени. Лучше бежать. Через заднюю дверь, где нас не ждут. Через забор и дальше по парку, где нас не сумеют преследовать на автомобиле. Может, это и действительно лучший способ скрыться – не тратя время на поиски ключей. Просто поскорее выбраться отсюда.

Я начинаю разминать пальцы на руках. Они были стиснуты несколько часов, и я едва чувствую их. Распрямляю и сгибаю их по очереди, и вскоре онемение сменяется покалыванием. Я двигаю плечами, затем разминаю пальцы на ногах и подтягиваю колени к груди.

– Папа, что ты делаешь?

– Зарядку. Хочешь присоединиться?

София ползет на пятой точке, пока не прижимается спиной к стене. Заводит руки за спину, смыкая их в невидимый замо́к, а потом мы вместе поднимаем ноги и наклоняем головы вправо-влево. Бекка второпях не закрыла засыпное окно угольного желоба бетонным блоком, и я с радостью вижу свет от лампочки около порога и вдыхаю свежий воздух, пусть и холодный.

– Теперь мы с тобой сделаем нечто типа треугольника. Нижнюю часть тела вперед, вот так, затем вытяни ноги, подними их вверх и попробуй, можешь ли коснуться ступней кончиками пальцев. Спину держи прямо, вот так. – У меня получаются две стороны треугольника, а у Софии – все три, и сердце мое ликует от любви к ней. – Отлично. И долго ты можешь продержать…

Мы изумленно переглядываемся, когда стихают звуки дверного звонка.