Рухадзе арестовал бывшего министра госбезопасности Грузии Рапаву, генерального прокурора Шония и академика Шария (бывшего заместителя начальника внешней разведки НКВД). «Всех их, – пишет Н.И. Мухин, – обвинили в связях с эмигрантскими организациями через агента НКВД Гигелия, который вернулся из Парижа с женой-француженкой в 1947 году. Гигелия и его жена, невзирая на ее французское подданство, были арестованы».

Так возникла линия «мингрельского дела», которая вела за границу и находилась в сфере служебной деятельности П.А. Судоплатова. Он оставил письменные свидетельства о ней: «Берия не скрывал ни от Сталина, ни от Молотова, что дядя его жены, Гегечкори, – министр иностранных дел меньшевистского правительства Грузии в Париже».

В начале 1950-х годов Судоплатов получил приказ Игнатьева выехать в Тбилиси. Как он вспоминал много позже: «Я должен был оценить возможности местной грузинской разведслужбы и помочь им подготовить похищение лидеров грузинских меньшевиков в Париже, родственников жены Берии, Нины Гегечкори. Докладывать я должен был лично Игнатьеву. Мне сообщили, что инициатива по проведению этой операции исходила из Тбилиси, от генерала Рухадзе, и Сталин ее лично одобрил… Любительский авантюризм Рухадзе испугал меня, и я поспешил вернуться в Москву, чтобы доложить обо всем Игнатьеву. Он и его первый заместитель Огольцов внимательно выслушали меня, но заметили, что судить об этом деле надо не нам, а «инстанции», так как Рухадзе лично переписывается со Сталиным на грузинском языке».

Инициатива этой нелепой акции исходила, по-видимому, от Маленкова. Цель была очевидной: сделать, как говорится, подкоп под Берию, а в конечном счете подорвать его позиции в высшем руководстве страны и партии накануне ожидавшегося ухода Сталина. Как пишет К.А. Столяров: «Кроме Рухадзе, Рюмина и Игнатьева полностью в курсе дела был Маленков, – Игнатьев регулярно осведомлял Георгия Максимилиановича о всех сколько-нибудь значительных операциях. Допускаю, что Маленков не только знал, но и способствовал проводившимся в МГБ «земляным работам».

Усилиями Маленкова и его сторонников удалось серьезно подорвать авторитет Берии. Вот фрагмент из постановления Политбюро о взяточничестве в Грузии и об «антипартийной группе Барамия» от 9 ноября 1951 года. «…Мингрельская националистическая группа т. Барамия не ограничивается, однако, целью покровительства взяточникам из мингрельцев. Она преследует еще другую цель – захватить в свои руки важнейшие посты в партийном и государственном аппарате Грузии и выдвинуть на них мингрельцев, при этом она руководствуется не деловыми соображениями, а исключительно соображениями принадлежности к мингрельцам… он (Барамия. – Авт.) затеял борьбу за восстановление мингрельцев в аппарате госбезопасности. Правда, ЦК КП(б) Грузии отклонил его протест. Но т. Барамия не был бы Барамия, если бы он удовлетворился решением ЦК. Он поскакал в Москву, козырял там перед московскими работниками именем ЦК КП(б) Грузии (намек на родину Сталина. – Авт.), злоупотреблял доверием московских работников к ЦК КП(б) Грузии» (намек на Берию. – Авт.).

Но и Берия не был так непредусмотрителен, как надеялись «маленковцы». У него имелись свои козыри в кремлевских играх. Тем более что в данном случае дело имело явный национальный акцент и могло содействовать вражде между не только отдельными кланами, но и народами (племенами). Помимо всего прочего, Сталин оставался верен своему принципу «сдержек и противовесов», не позволяя какой-либо группе в руководстве занять главенствующее положение.

Н.Н. Жуков отмечал: «…Скрытая, закулисная и сложная игра в руководстве, единственной ставкой в которой была власть, не прекратилась и не замерла даже на месяц. 1952 г. начался с перестановок в высшем командном составе вооруженных сил… В мае радикальные перетряски затронули МИД… Все это, как свидетельствовала советская практика, означало грядущую в ближайшем будущем смену министров военного и иностранных дел, то есть отставку Василевского и Вышинского».

Одновременно Сталин обрушился на деятелей, ведущих, по поручению Маленкова и Игнатьева, «мингрельское дело». Он направил 4 июня 1952 года телеграмму руководству Грузии, где говорилось: «ЦК ВКП(б) считает, что т. Рухадзе стал на неправильный и непартийный путь, привлекая арестованных в качестве свидетелей против партийных руководителей Грузии… ЦК ВКП(б) не сомневается, что если стать на путь т-ща Рухадзе и привлечь арестованных в качестве свидетелей против т. Рухадзе, то арестованные члены группы Барамия могли бы сказать против него гораздо больше и несравненно хуже.

Это факт, что именно они во главе с Барамия требовали снятия т. Рухадзе с поста министра месяцев восемь назад и обвиняли его во всякого рода уголовных делах».

Такой поворот событий свидетельствовал о возвращении благоволения Сталина к Берии. Трудно сказать, чем руководствовался постаревший вождь. Возможно, он опасался очередного возвышения органов безопасности, распространивших влияние на партаппарат и армию. Во всяком случае, он отдавал себе отчет в том, что его окружение все больше отходит от конкретных государственных дел, путаясь в сетях ими же сотворенных интриг. Сталину удалось так наладить работу общественного организма, он заручился таким авторитетом и доверием народа, что страна восстанавливалась и развивалась как бы сама собой, прежде всего усилиями трудящихся и руководителей на местах по «спущенным сверху» планам. Так что в ожидании его смерти претенденты на высшие посты имели возможность активно интриговать, исполняя при этом, конечно же, свои непосредственные обязанности.

В этом отношении легче всех было тем, кто занимался партийными делами и курировал органы госбезопасности (то есть Хрущеву и Маленкову). По мнению П.А. Судоплатова: «Сталин с помощью Маленкова и Хрущева хотел провести чистку в рядах старой гвардии и отстранить Берию». С такой версией трудно согласиться. Ряды старой гвардии были и без того основательно вычищены. А с Берией, скорее всего, хотели разделаться Маленков и Хрущев. Оба видели в нем серьезного соперника (к тому же у Берии на них вполне мог быть серьезный «компромат»).

Более верным и достаточно обоснованным представляется мнение В.В. Кожинова о том, что Хрущев был затребован в Москву (по-видимому, по рекомендации Маленкова) в связи с проведением жестких партийных «чисток» в столице и Ленинграде. Об этом проговорился в своих мемуарах сам Хрущев. Он же странным образом, придя к власти, постарался срочно избавиться от Абакумова.

«Почему Хрущев так энергично спровадил Абакумова на тот свет? Чего он опасался? – писал К.А. Столяров. – Определенно ответить на эти вопросы крайне сложно, – находясь у власти, Хрущев позаботился о том, чтобы изобличающие его документы были уничтожены…» Уже сам факт уничтожения документов обличает Хрущева в преступлениях, и не только служебных.

В.В. Кожинов, сославшись на хрущевские уверения, согласно которым он не имел ровно никакого отношения к «Ленинградскому делу», даже и «документов не видел», продолжил: «Но на всякий случай Никита Сергеевич все же сделал следующую оговорку: «Не знаю подробностей этого дела, допускаю, что в следственных материалах по нему может иметься среди других и моя подпись».

Как же так? «Документов не видел», а подпись под ними, «допускаю», поставил?! Или другое противоречие: Сталин переводит Хрущева (по его же признанию) в Москву секретарем ЦК из-за «Ленинградского дела», но затем-де не говорит ему об этом деле ни словечка!»

Нет, просто удивительнейшие дела стали твориться в России с хрущевских времен. Яростным обличителем репрессий и культа личности был тот, кто едва ли не активней всех проводил репрессии и насаждал собственный культ. При поборнике «перестройки и гласности» прочно укоренилось мнение о том, что жесточайшие репрессии в СССР осуществлял злодей Берия. А на деле, как это ни странно, при Берии были проведены две амнистии.

С 1946 года главным и жестоким «карателем» являлся Н.С. Хрущев. Об этом, в частности, свидетельствовал вполне компетентный государственный деятель, с 1943 года возглавлявший нефтяную промышленность СССР, Н.К. Байбаков (цитируется по Вадиму Кожинову): «Кляня и понося Сталина… кликушески разоблачая его культ, Хрущев… отводил обвинения прежде всего от самого себя… Именно он известен массовыми «московскими (1936–1937 годов. – Авт.) процессами» над «врагами народа», разоблачениями и расстрелами, в которых он был одной из самых ответственных инициативных фигур. Это он – главный зачинщик массового террора на Украине… громче всех и яростней всех разоблачал, арестовывал и казнил людей… на Украине, а потом (с декабря 1949-го. – Авт.) в Москве… Нужно было отвлечь внимание людей от себя, от личной причастности к произволу… и Хрущев… поспешил стать в позу некоего верховного судьи всего «сталинского времени»…»

И если это такт, – завершает Кожинов, – Хрущев всецело разделяет со Сталиным ответственность за репрессии начиная с декабря 1949-го…»

Спору нет, Сталин несет ответственность прежде всего за то, что держал для выполнения наиболее сомнительных и грязных дел таких отвратительных людей, как Хрущев. Но если Сталин давал «добро» на репрессии, то от исполнителей требовалось по меньшей мере не переступать черту хотя бы той условной «революционной справедливости», которая предполагает суровые, но все-таки обоснованные меры. Хрущев, как мы знаем, всегда усердствовал, посылая, в частности с Украины, чрезмерно завышенные списки «врагов народа», так что в Москве их резко сокращали. В ленинградском, московском и мингрельском «делах» он также, пожалуй, свирепствовал и подличал, тем более что тут речь шла о собственном продвижении к вершинам власти.

Конечно же ответственности Сталина за широкий размах репрессий никто не снимает, хотя в послевоенное время эти репрессии были сравнительно невелики, с годами уменьшались и относились преимущественно к военным преступникам и пособникам фашистов. Но у Сталина была цель – безопасность страны, единство общества, обуздание партократов, улучшение жизни народа. А вот такие деятели, как Хрущев, Маленков, Булганин и в значительно меньшей степени Берия были озабочены прежде всего личными интересами.