— Живи, пожалуйста.

Сад бушевал, сорванные поднявшимся ветром листья били по лицу…

Мэл согнулась, уткнулась лбом в мокрую, пахнущую металлическим запахом крови рубашку на груди друга.

«Живи!»

Она растворилась в этом ощущении — чувстве бесконечной любви и желания сохранить жизнь. Ее, Амелии, будто не стало — только оголенные чувства.

Мэл думала о Рэймере.

Как он впервые ее поцеловал…

С каким лицом смотрел на ее шрамы…

Как она поскользнулась и упала прямо на него у озера…

Как он в первый раз крепко ее обнял, чтобы продемонстрировать их отношения сестре…

Как разбудил и утешал, когда ей приснился кошмар…

Как держал ее лицо в ладонях, прощаясь…

Это была любовь, огромная, сжигающая все на своем пути любовь, к которой Амелия шла всю свою жизнь, даже не зная, что способна так чувствовать.

«Живи!»

Кажется, она все-таки потеряла сознание. Или настолько выбилась из сил?

Сад стих, ветер успокоился, а чья-то ладонь коснулась ее спины в районе лопаток.

— Мэл, — прошептали над ухом.

Она пришла в себя, часто заморгала. Приподнялась и откатилась на пятки.

Крист смотрел на нее и улыбался, а на его животе, в месте страшного разреза на пропитанной бурой кровью рубашке, виднелся свежий, розовый рубец уже совершенно зажившей раны.

У нее получилось. У них — у нее и у ее сада.