– Не знаю, – сказал Эйстейн и кивнул в сторону дома, стоявшего на другой стороне. – Тебе лучше спросить у Хальвара.

Там как раз появился Хальвар, с маленькими глазками и всклокоченной бородой. Его торс был оголен, и он щурился при дневном свете.

Я поговорил и с Хальваром, и с другими йомсвикингами. Они были уставшие, с похмелья, растолстевшие, все как один. Хальвар рассказал, что Бьёрн уже давно уехал с каким-то приятелем, который направлялся в страну вендов с китовым усом и тюленьими шкурами. Хальвару он сказал, что у него было какое-то дело к Вагну. Когда Сигурд, сын Буи, поинтересовался, поедет он один или же возьмет меня с собой, Бьёрн пожал плечами, как будто и сам не знал, что ответить. Потом он сказал, что лучше все-таки ему будет отправиться одному и чтобы никто не говорил мне о его отъезде. Он сел на корабль, судно вышло из бухты под порывами ледяного западного ветра, и с тех пор его никто не видел.

Мы с Эйстейном пробыли в доме весь тот день, он рассказал мне, что его попросили, чтобы он привез меня, потому что меня знали как бесстрашного воина и поэтому йомсвикинги хотели, чтобы я был с ними, когда начнется битва против Олава. Я сам рассказал им, что за гибелью моего отца стояли люди норвежского конунга. И хотя наконец-то представившаяся возможность мести была заманчива, я все равно желал вернуться обратно. Сюда я ехал не для того, чтобы воссоединиться с братьями по оружию, я поехал, чтобы поговорить с братом и уговорить его отправиться со мной обратно, а теперь я не знал, что мне делать. Отправиться за ним или же остаться дома с Сигрид? Я обдумывал и тот и другой вариант, но одно знал точно: я не могу остаться у Свейна. Позднее пришел человек от Свейна и сообщил, что вечером будет совершаться жертвоприношение. Ко мне подошел Хальвар и посоветовал остаться, потому что Свейн очень серьезно относится теперь к жертвоприношениям и мой отъезд мог его оскорбить.

Мне пришлось задержаться. С закатом солнца в ворота проехали телеги, запряженные быками, бочки выгрузили и покатили по мостовой в дом Свейна. Датчанин с толстым животом и рогом, покрытым серебром, остановился на пересечении улиц в крепости, постоял немного и начал кричать и призывать Одина и Фрейю, а потом затрубил в рог. Йомсвикинги начали выходить из домов. Мы собрались на перекрестке дорог вместе с дружинниками Свейна и двумя торговцами, прибывшими в тот день. Все поглядывали на бочки, Хальвар считал, что в них был мёд, потому что Свейн не хотел пить пиво во время жертвоприношения. Наконец дверь в дом Свейна открылась, и мы зашли внутрь, занимая места за общим столом; места хватало всем. Как и в Трельборге, все столы были поставлены вдоль длинной стены, за исключением стола, за которым сидел Свейн: он стоял возле очага. Свейн, мальчик и Торкель Высокий восседали за тем столом, наблюдая за нами, пока мы рассаживались, и, когда все гости уселись, тот толстый датчанин с серебряным рогом встал перед столом конунга и прокричал прислужникам, чтобы те шевелились, потому что сейчас все будут пить за здравие конунга.

Мы, йомсвикинги, умели пить. Дружинники не отставали от нас. Прислужники быстро наполняли кружки, мы поднимали их, выпивая за здравие. Здравица была такой, что нужно было выпить всю кружку до дна. Мальчик пил тоже, хотя его кружка была намного меньше наших.

Мы сидели после первого тоста, наслаждаясь сладким вкусом мёда и хорошо понимая, что многие из нас запьянеют после первой кружки. Медовуха Свейна была хорошо приготовлена, крепкая, я еще мог чувствовать, как она приятно обжигает мои внутренности, и подумал о том, что мне рассказывал Свартур. В Исландии был овраг, где собирали тинг, на котором жители могли встретиться и примириться. Неподалеку от него, буквально в паре бросков камня, находилось местечко под названием Чертов Овраг, там собирались для того, чтобы напиться. В Чертовом Овраге действовал закон – никто не может уйти недругом оттуда. Свартур пояснял, что суть была не в том, что люди напивались и начинались ссоры и раздоры, – наоборот. В том овраге решалось больше споров с выпивкой, дракой и пьяным братанием, чем на тинге. Возможно, то же произошло и у Свейна, подумал я. Йомсвикинги, которые вначале оказались заложниками, теперь мирно сидели в одном доме со Свейном и его людьми. Не было ни одного косого взгляда, а когда кружки наполнили снова, люди поднимали их за здоровье друг друга и раздавался смех.

Мы пили и ели, прислужницы зажаривали лесных птиц и куски оленины над очагом. Блюда с луком и лепешками передавались по кругу. Я был голоден и жадно ел. Вышел мужчина и начал играть на дудочке, но получил луковицей по голове и ушел. Дружинники кричали, что они будут слушать струнные инструменты и чтобы танцоры уже выходили. Вышли люди с лирами и варганами, практически голые девушки начали кружиться и извиваться вдоль столов, заставляя воинов выть и улюлюкать. Они всё танцевали, пока я допивал вторую кружку. Тогда появился раб с огромным кабаном на веревке, он прошел мимо очага к столу Свейна и отдал тому конец веревки, все время глядя на земляной пол. Свейн взял веревку. В доме стало тихо, было лишь слышно, как Свейн сказал рабу, чтобы тот уходил.

То, что в жертву будет принесен кабан, я знал. Мне это очень не нравилось. Когда охотник выпускает стрелу в свою добычу, это не страшно. Животное не догадывается ни о чем, пока острие не впивается в тело. Но привести дикое животное вот так в дом, полный шума и гама… Было неприятно смотреть, как животное боялось и дрожало, как пыталось выпутаться из веревки и убежать.

Свейн отдал веревку одному из прислужников, пока он выводил мальчика перед столом. Мальчику дали нож Свейна, и Эйстейн, сидевший рядом со мной, толкнул меня локтем и прошептал:

– Думаю, это его сын. Его зовут Кнут.

Датский конунг считал, что мальчик покажет себя храбрым и отважным в тот вечер и всадит нож в кабана, к чести отца на земле и Всеотца на небе. Но вместо этого он начал плакать. «Слишком много мёда!» – прокричал Свейн, смеясь, а потом схватил мальчика за голову и наклонил его к кабану. Тогда мальчик воткнул нож в него, кабан завизжал и отскочил. Там, где зверя полоснул нож, появилась кровь, а мальчик отпустил нож и высвободился от хватки отца. Он уже был готов убежать, но к нему подошел Торкель Высокий и взял его за руку. Мальчик прижался к нему и захныкал. Торкель и Свейн посмотрели друг на друга, взгляд Свейна не сулил ничего хорошего. Мне была видна лишь спина Торкеля, но я заметил, что он положил свою руку на рукоять меча, потом резко отодвинул от себя мальчика, подтолкнув его вперед, вынул меч и ударил кабана по шее с такой силой, что голова осталась висеть лишь на сухожилиях, а кровь лилась на земляной пол.

В палатах стало тихо. Все взгляды были прикованы к тем двоим, стоявшим у туши кабана, и к мальчику, прижавшемуся к Торкелю Высокому. Свейн озверел: он зарычал и оскалил зубы как собака, глаза были широко открыты, а кулаки сжались. Казалось, он собирается впиться в глотку высокому мужчине, но Торкель вложил меч в ножны и подошел к туше кабана.

– Кажется, кабан хотел напугать мальчика. – Он пнул тушу носком сапога и повернулся к прислужницам возле очага. – Поставьте здесь чашу и соберите кровь, так мы сможем принести ее в жертву нашему Всеотцу. И разрежьте тушу. Гости конунга голодны.

Кабан был порезан, кровь собрана в чашу и бокалы, Свейн вернулся за стол и напился, а Торкель Высокий вместе с мальчиком тихонечко сели в полумраке возле стенки. Снова зазвучали лиры и варганы, девушки принялись танцевать и снимать с себя одежды, оставаясь лишь в нижних юбках и прикрывая грудь шалями. Это сводило с ума мужчин, сидевших за столами, они вскакивали на столы и хватали себя за пах. Это продолжалось до тех пор, пока Свейн не швырнул свою кружку в сторону столов. Музыка сразу стихла, девушки разбежались, а воины сели на свои места. Какое-то время все сидели в тишине, потом снова начались негромкие разговоры и все поглядывали в сторону Свейна, который стал похож на старую ворчливую псину. Хальвар подошел ко мне с Эйстейном и прошептал, что хорошо мёд был достаточно крепким, потому что скоро Свейн напьется и заснет.

Был еще ранний вечер, но я, вероятно, уже сильно опьянел, потому что почти ничего не помню из тех событий. Скорее всего, я заснул, как и Свейн, за столом, а Эйстейн с другими ребятами перенесли меня на лавку возле стены, потому что именно там я и проснулся. Утро еще не наступило, в доме все еще было темно. Многие ушли, а те, кто остались, спали. Лишь двое не спали – Торкель Высокий и Сигурд, сын Буи. Они сидели возле очага, и Торкель чертил что-то палочкой на углях.

Я поднялся, но понял, что был еще пьян. Я постоял, пытаясь почувствовать пол под своими ногами, но потом плюхнулся на скамейку и взял кружку. Я до сих пор не могу понять, зачем я выпил еще пива. Я сидел за столом, Сигурд посмотрел на меня и ухмыльнулся, обнажив свои сточенные зубы, а потом повернулся к Торкелю.

– Здесь… И здесь… – Торкель показывал на черточки, которые он нанес на золу. – Вчера пришли еще корабли. Здесь. И здесь… Все это корабли Олофа. А здесь… – Торкель нанес длинную пунктирную прерывистую линию. – А это наши.

Сигурд в задумчивости погладил свою бороду, а потом снова посмотрел на меня.

– Ты, наверно, не понимаешь, о чем мы здесь толкуем?