Он говорил так, словно убеждал самого себя.
Даже бабушка Гринуэй казалась встревоженной.
— Попомни мои слова, — бормотала она, — отныне все будет не так, как прежде.
Такие замечания всегда делались, когда отца не было поблизости, а я слишком боялась повторить их ему — вдруг они окажутся правдой.
На другой день, однако, бабушка выглядела повеселей.
— Вот что, — объявила она. — Помоги-ка мне накрутить волосы.
Я видела раньше, как она делает это за кухонным столом. Необходимый инвентарь — несколько клочков бумаги, ужасно пахнущий белый лосьон и бигуди, которые выглядели как маленькие мохнатые сосиски. Я всегда терялась, если входила в кухню, когда там затевалась эта сложная процедура. Так что возможность присоединиться к священному обряду казалась чем-то из ряда вон выходящим.
— Будешь по одной подавать мне бумажки и папильотки, когда я скажу, — властно провозгласила она.
Отец нас не отвлекал, за исключением одного раза, когда попытался войти, чтобы поставить чайник.
— Не мешай, — проворчала бабушка Гринуэй. — Иди куда-нибудь. Разве не видишь, что твоя дочь делает тут чрезвычайно важную работу?
Ее слова заставили меня раздуться от гордости.
— Прошу прощения, что побеспокоил вас, дамы, — сказал отец, подмигивая. Бабушка подмигнула в ответ, хотя я и не поняла почему. У меня потеплело в груди: я словно снова стала частью счастливой семьи.
Наконец настал день, когда моя новая мать и маленький брат должны были приехать домой. Они бы выписались и раньше, пояснил отец, но возникли какие-то «осложнения». Он произнес это тоном, не предполагающим дальнейших расспросов.
Отец уехал за ними, и вскоре мы с бабушкой Гринуэй встали у окна гостиной, высматривая машину.
— Я помню, как возвращалась с ней из роддома, — пробормотала бабушка. — Мне едва исполнилось восемнадцать. Ничто не предвещало беды. Совсем как сейчас.
И она сжала мою ладонь.
Наконец синий «Форд Кортина» отца показался на дороге. Он остановился возле дома. Папа выскочил и метнулся к задней двери, чтобы ее открыть. Мы с бабушкой Гринуэй прижались носами к окну. От нашего дыхания стекло запотело, и пришлось протирать его, чтобы лучше видеть.
Отец помогал моей новой матери выбраться из машины. Та держала в руках сверток из белого одеяла — очень осторожно, как будто он стеклянный. В моей памяти мелькнула любимая голубая чашка моей настоящей матери, разбившаяся на мелкие осколки. Я вздрогнула.
— Все будет в порядке, — сказала бабушка Гринуэй, обнимая меня рукой за талию. Но я понимала, что она просто пытается меня приободрить.
Дверь открылась.