— Кажется, отец пытался увидеться со мной несколько раз, но я отказалась. Я не помню этого — лечение ЭКТ повлияло на мою память. Корнелиус рассказал мне позже. Но потом, когда родились дети, мне вдруг захотелось показать отцу его внуков. И я написала ему, сообщив об их рождении. Я надеялась, что это снова сведет нас вместе. И однажды, когда меня не было дома, он действительно приехал. Он не стал дожидаться меня, но оставил записку моей соседке, Джин. По ней было ясно, что его глубоко расстроило сходство между Люком и Майклом. Это был последний контакт между нами.

Я замолкаю, морщась от боли, которую причиняют мне эти слова.

— Выходит, он вас не простил.

— Мне хочется думать, что он мог так сделать в своем сердце, — говорю я, вспоминая о маминой музыкальной шкатулке, которую отец мне передал через Джин. — Когда он умер, мачеха приехала сообщить мне об этом. Моего мужа шокировало, что я лежала в «психушке», как он это назвал. Он все время грозился рассказать детям. Я чувствовала, что ему нравится эта власть надо мной.

— Каким образом, по-вашему, эта трагедия повлияла на вас эмоционально?

— Меня терзал страх, что я могу нечаянно причинить вред своим детям или проявить небрежность, как в случае с Майклом, — отвечаю я. — Я очень боялась потерять семью, особенно когда у Роджера случались романы.

Я прерываюсь, чтобы перевести дыхание. Теперь я выговорила все это. Всю правду. Всю внутреннюю боль.

— Когда я стала бабушкой, моя решимость сохранить семью только усилилась.

Несмотря на всю серьезность ситуации, при мысли о внуке сердце переполняется теплом.

— Когда я узнала, что моя дочь беременна, сперва испугалась. Мне казалось, что с ее ребенком тоже что-то может случиться. Казалось, нашу семью преследуют несчастья. Однако с той секунды, как Джоша дали мне в руки, я ощутила самую удивительную любовь, какую только знала. Крепче, чем если бы он был мое собственное дитя. И я поклялась быть сильной ради него.

Я вижу, как некоторые женщины из жюри присяжных кивают.

— Но после визита мачехи я снова забеспокоилась. Мне постоянно было страшно. Вдруг я сделаю что-то не так? Однажды Джош чуть не подавился, когда я дала ему маленький кусочек морковки. Он кашлял несколько секунд, но я дрожала потом от страха несколько лет. Когда он был со мной, я следила за ним, как ястреб!

Мои глаза наполняются слезами.

— В тот день… у пруда… Это был единственный раз, когда я упустила внука из виду. Всего на несколько минут, но… — Я замолкаю, подавляя всхлип. — Я была очень зла на Роджера. И на себя. Я не хотела… — Я больше не могу сдерживать рыдания.

Судья объявляет короткий перерыв, пока я не успокоюсь. В моей голове столько противоречивых эмоций, что они мешают мыслить ясно. Иногда я не понимаю, кто и когда говорит.

После перерыва мы продолжаем.

Барбара приступает с того же места, на котором мы остановились.

— И позже в тот день вы убежали из дома?

— Да, — бормочу я.

Мне вдруг вспоминается кое-что сказанное Кэрол за ужином в нашем теннисном клубе, когда она только что переехала из Лондона. Мы устроили сбор на благотворительные нужды, но она отказалась внести свой вклад.