Конечно, воля эта была весьма относительна. Сейчас даже трудно представить себе, через какие препятствия, неприятности и страдания пришлось ему пройти после возвращен географии и других общественных и естественных наук. Но он так и не дождался действительно научной дуэли. В какой-то мере это было даже понятно: ведь для того, чтобы принять подобный вызов, надо было иметь за душой хотя бы примерно такой же объем информации, знаний, какими располагал Гумилев. Можно было бы, конечно, спорить по отдельным элементам его учения, по регионам и эпохам, тем самым раздвигая границы научных представлений об истории человечества и закономерностях его развития, но это было и хлопотно, и рискованно для генералов от науки: а вдруг окажешься несостоятельным… В общем, против Гумилева и его нестандартных идей быстро сформировался общий фронт почуявших опасность разных сил, среди которых особенно усердствовали ленинградские идеологические вожди и их ученые подпевалы. Впрочем, и московских хулителей, а точнее – просто «запретителен» оригинальных взглядов Льва Николаевича было более чем достаточно.

Сейчас, вспоминая прошлое, я думаю: какое же время пережило наше поколение, когда, например, о происхождении Земли, и то в рамках материализма, спорить еще было можно, а о том, что на ней происходило с появлением человечества, без риска быть вычеркнутым из его числа – нельзя! Для меня давно было очевидно, что въевшиеся в плоть и кровь нашей системы управления обществом привычки кого бы то ни было присваивать монополию на истину и насильно навязывать ее людям должны быть преодолены. Убеждай в своей правоте сколько угодно, но не вбивай ее в чужие головы дубиной власти и не внедряй заведомой ложью, ибо это оскорбительно для достоинства человека, губительно для науки и в конце концов ведет к разрушению общественного устройства, ради сохранения которого вроде бы и происходит.

И тут я не могу не попросить читателя опять отвлечься на время от рассказа о роли А. И. Лукьянова в творческой жизни Л. Н. Гумилева – ради его собственных, до последнего времени не известных размышлений по поводу этой, уже затронутой в предыдущей главе проблемы – роли лжи в жизни общества, которые мне представляются чрезвычайно существенными в свете только что сказанного, а главное – происходящего в стране. Однако здесь придется сделать предварительно некое пояснение. Речь идет об отрывке из небольшого, но очень емкого текста, озаглавленного «Апокриф», т. е. из сочинения, авторство которого не подтверждено и маловероятно, сомнительно. Этот текст публиковался дважды: в прижизненном издании его фундаментального труда «Древняя Русь и Великая степь» и в сборнике статей Гумилева «Этносфера. История людей и история природы», вышедшем в свет после его кончины.

«Апокриф» – это 12 в первом и 14 во втором случае тезисов, которые я охарактеризовал бы как мировоззренческие, что ли. При публикации в «Древней Руси…» Лев Николаевич два тезиса убрал и рассказал об истории появления этого документа, сославшись, в частности, на уйгурский алфавит, который-де был использован неведомым автором при написании тезисов. При подготовке же сборника «Этносфера…» произошла «накладка»: составителем и редакцией были изъяты три работы, отделявшие «Апокриф» от предшествующей ему в печатном издании статьи. Эта техническая деталь и привела к недоразумению: читая подряд концовку предыдущей и начало последующей публикации, «Апокрифа», можно понять, что он порожден иудаизмом.

На самом же деле (и Н. В. Гумилева просила меня сказать об этом непременно) «Апокриф» – оригинальная работа самого Льва Николаевича, что, к слову, становится очевидным также и при анализе текста, и при сличении его в двух изданиях. Рассказ же его о якобы найденном и потерянном потом первоисточнике есть лишь попытка мистификации, с помощью которой он хотел опубликовать свои, в чем-то нетрадиционные размышления о том, во что одни верят безоговорочно, а другие отвергают с порога. Гумилев глубоко и искренне верил и вместе с тем не мог не размышлять – иначе он не был бы ученым. И, судя по «Апокрифу», можно, пожалуй, сказать: он укреплял свою веру логикой, а логику проверял верой. Кто знает, может быть, наступит время, когда подобный подход перестанет казаться слишком странным?

Итак, напомню, что тремя абзацами выше речь шла о лжи как факторе разложения человека, науки и общества. И вот что нашел я у Гумилева в его «Апокрифе»:

«Сила зла во лжи. Ложью можно преодолеть ход времени (имеется в виду не космическое, а биолого-психологическое время как ощущение мыслящего существа), доказав, что прошлое было не таким, каким оно воспринималось и каким оно сохранилось в памяти. Ложью легко превратить свободную волю в несвободную, подчиненную иллюзиям. Ложь ломает пространство, создавая облики (или призраки) далеких вблизи, а близких отдаляя от общения. Ложь делает бывшее небывшим, небывшее облекает в призрачное бытие на пагубу всем живым существам».

Вдумайтесь же в этот текст, дорогие друзья-профессора, особенно из технических вузов! Вы имеете все основания гордиться своими способностями к научному, строго логичному мышлению. Но присмотритесь к себе попристальнее: не превратилась ли ваша воля, а с нею и мысль, незаметно для вас самих в несвободную, подчиненную иллюзиям, потому что она опирается на тотальную ложь, ставшую основополагающим принципом деятельности ельцинской власти в нашей стране? Перечитайте эти вещие слова, коллеги по журналистскому цеху, творящие, а еще больше ежедневно и ежечасно с восторгом разносящие очевидную любому непредвзятому человеку государственную ложь – это орудие зла, принадлежность царства сатаны, как пишет Гумилев в той же работе, – по всему обществу! Или вы уже не способны отличить черное от белого и рабское пресмыкательство от элементарной личной порядочности? Примерьте мысли выдающегося историка к сегодняшнему дню и задумайтесь, уважаемые соотечественники, с помощью какой гигантской и всесторонней лжи нас превратили в беспомощное стадо, все ближе и ближе подгоняемое к криминально-капиталистической бойне! Или вы с детской наивностью продолжаете полагать, что вопреки многовековому опыту человечества общество, построенное на лжи, способно когда-нибудь процветать и даже заботиться о благополучии своих членов?

Кто-то может сказать – и раньше врали. Верно: Сталин, уничтоживший миллионы сограждан, клеветнически объявленных врагами своего же народа; Хрущев, обещавший построить коммунизм за двадцать лет; Брежнев, осыпавший себя звездами за несовершенные подвиги; Горбачев, предательски клявшийся в своем социалистическом выборе, и т. д., и т. д. – до бесконечности. Но! и еще тысячу раз но! Ведь вы-то, нынешние, шли и пришли к власти на волне – пусть и односторонней, не очень чистой и далеко не во всем справедливой – критики прошлого, отвержения всяческого беззакония и неприемлемых в цивилизованном обществе форм насилия государства над людьми, политической лжи. А к чему же вы пришли сами и привели страну? К тому, что власть и ложь стали синонимами.

Более того, взаимосвязь этих понятий стала совершенно естественной и закономерной. Ведь современная контрреволюция в кратчайшие сроки сбросила российское общество, в противоположность советскому, в пучину, казалось бы, уже во многом преодоленного классового (и даже, что особенно нелепо сегодня, сословного) деления, раскола, к тому же продолжающего быстро углубляться. А это и составляет первопричину государственной лжи, в том числе такой излюбленной нынешними руководителями ее формы, как наглая и всеохватывающая демагогия. «…Ложь в политике… есть функция классового строения общества. Ложь угнетателей есть система отуманивания масс для поддержания своего господства» (выделено мной. – Л. В.). Так писал Троцкий в своей интереснейшей и документально насыщенной книге «Сталинская школа фальсификаций». И далее: «…что такое… демагогия? Сознательная игра с мнимыми величинами в политике, раздача фальшивых обещаний, утешение несуществующими воздаяниями» (выделено мной. – Л. В.). По-моему, не в бровь, а в глаз теперешним «вождям народа» – а так буквально и переводится греческое слово «демагог».

Современная государственная ложь многолика: это – и тщательное сокрытие истинных целей проводимых реформ на первом их этапе; и постоянное вранье на самых высоких должностных уровнях о реальном положении дел; и бесчисленные пустопорожние заявления о вот-вот предстоящем и даже якобы начавшемся улучшении в разных сферах жизни; и клевета на те безусловно светлые факты и явления прошлого, которые в нем были и представляют собой слишком невыгодный фон для характеристики настоящего; и фальсификация результатов выборов и социологических опросов; и защита органами власти чиновников и современных великих комбинаторов – общеизвестных циничных воров и взяточников… Этот перечень каждый может продолжить как угодно далеко на основании собственного опыта унизительного существования в качестве цели такой лжи, объекта постоянного и, надо признать, весьма эффективного оболванивания десятков миллионов людей. Ну что же, если не мы, то наверняка наши ближайшие потомки будут иметь возможность убедиться, насколько прав Гумилев, утверждая, что ложь – на пагубу всем живущим.

Вернемся, однако, к прерванному рассказу о времени, когда на творческом пути Льва Николаевича одна за другой воздвигались баррикады и выкапывались все более глубокие рвы, ибо у его противников, хотя и не имевших серьезных научных контраргументов, с каждой новой работой этого автора крепло ощущение, что в той или иной мере они подрывали устоявшиеся стереотипы мышления и некоторые выводы исторической науки того времени. У нас же с А. И. Лукьяновым была иная позиция: независимо от того, в чем и в какой мере прав Гумилев в своих изысканиях, он должен иметь возможность высказать свое мнение и представить его на суд научной общественности. Для нас было очевидно, что, как уже отмечено чуть выше, старорежимная практика присвоения человеком или организацией монополии на истину стала полнейшим анахронизмом, не только губительным для самой науки, но и компрометировавшим партию и государство внутри страны и в остальном мире.

Следуя такой логике, А. И. Лукьянов – и я с удовольствием наблюдал этот процесс – по мере своего административного роста сначала просил ленинградских и московских руководителей разного ранга не чинить Гумилеву препятствий в научной и педагогической деятельности, защите докторских диссертаций (Лев Николаевич написал две – по истории и по географии), потом он их уговаривал, затем – настоятельно рекомендовал и, наконец, просто указывал на недопустимость тех или иных действий. И я с полным основанием могу вслед за Гумилевым сказать, что Анатолий Иванович сыграл в его творческой судьбе очень большую и благородную роль.

Наверное, кому-то будет интересна и такая деталь: А. И. Лукьянов много лет бережно собирал не только произведения отечественных поэтов, но и записи их голосов, когда они читали свои стихи. И вот однажды ему попали в руки два полустертых валика от старинного фонографа, на которых оказался записанным голос Николая Степановича Гумилева, читавшего свои стихи. К этому времени техника, как говорится, шагнула вперед настолько, что голос поэта удалось восстановить. И тогда Анатолий Иванович на одной и той же магнитной пленке записал голоса Гумилева-старшего и Анны Андреевны, а когда я привез к нему в гости Льва Николаевича, он записал там же и его, в том числе стихи Николая Степановича, сочиненные им для четырехлетнего сына, запомнившиеся тому на всю жизнь и нигде раньше не публиковавшиеся. По-моему, такая пленка – одно из сокровищ А. И. Лукьянова как собирателя отечественной поэзии.

Впрочем, у него хранятся еще две, можно сказать, драгоценные пленки. По его просьбе я записал на них рассказы Льва Николаевича: один – о его жизненном пути, «Автонекролог», так в свойственной ему иронической манере назвал он эти свои воспоминания, другой – о его отце и матери. Хотелось бы прочитать когда-нибудь эти материалы, как и блистательное выступление А. И. Лукьянова (если он сумеет его воспроизвести) на одном из вечеров памяти Л. Н. Гумилева, которое Анатолий Иванович закончил своим стихотворением, написанным им в Лефортовской тюрьме и посвященным Льву Николаевичу.

Научное наследие Гумилева чрезвычайно весомо и по объему, и по содержанию. Даже трудно представить себе, как много успел он сделать после возвращения из лагеря. Но первым замеченным широкой общественностью вкладом в историческую науку стала вышедшая в 1960 году книга «Хунну. Срединная Азия в древние времена», написанная (и добрая половина следующей – «Древние тюрки») в основном… в лагере, почти исключительно по памяти! Лишь в самое последнее время перед освобождением ему прислали в лагерь кое-какие книги, да что-то он, судя по его воспоминаниям, умудрился найти в библиотеке, хотя для всех нас, бывших рядом с ним, само это понятие – библиотека – в тех условиях было чем-то абсолютно ирреальным.