Помимо этого продолжать оставаться в Хиндустане было просто опасно-его многочисленные правители могли объединиться, создать огромное войско и выступить против меня. Я не боюсь, однако смелость вовсе не означает безрассудства, смелый, но безрассудный, обязательно потерпит поражение. Поэтому мне необходимо было как можно скорее захватить и разрушить крепость Луни, а затем идти домой. В дождливые дни, наши мастера, укрывшись от ливня под навесами, изготавливали катапульты, необходимые для штурма.

К середине дня, когда дождь на время переставал, появлялись тысяча попугаев, оглашавшие округу трелью, никто не знал, откуда они появились и куда летят, кроме них по ветвям носились десятки тысяч обезьян, приближаясь к лагерю. Мы знали, что они норовят урвать из наших продовольственных запасов, поэтому обстреливали их из луков, поражая стрелами одних из них и обращая в бегство остальных. Индусы, следуя велениям своей веры, не убивали живых тварей, поэтому попугаев и обезьян в Хиндустане великое множество и по этой причине по всей стране индусам не достается лесных плодов, которые целиком съедают те животные. Порой голодные обезьяны нападают на поля и невозможно тому воспрепятствовать. Бедствие от нашествия обезьян на посевы равносильно бедствию, которое несет нашествие саранчи. Пока воочию не увидишь сезон «барсат» в Хиндустане, не поймешь, что такое настоящий проливной дождь.

Мне говорили, что такие сильные ливни выпадают не во всех районах Хиндустана, кое-где дожди даже редкость. Но там, где мы находились, тридцать дней и ночей (исключая несколько часов в дневное время) ливень хлестал не переставая, подобно тому, что бывает в наших краях лишь весной. Поскольку мы стояли вокруг холма, где высилась крепость Луни, то все потоки с него неслись вниз и заливали наш лагерь. Предвидя это еще до начала дождей, Шир Бахрам Марузи, мой зодчий, устроил невысокий вал вокруг лагеря, отведя воду в сторону леса, где образовалось целое озеро, в котором могли увязнуть дикие слоны. Предвидя, что дожди обрекут войско на бездеятельность, я велел, чтобы воины ежедневно занимались фехтованием и борьбой под устроенными навесами, а когда стихал дождь, велел выводить и выгуливать лошадей, чтобы не застаивались и не теряли выносливости, такое необходимо было делать ежедневно.

Спустя тридцать дней, дождь, которому казалось, что не будет конца, наконец прекратился и мы увидели звезды на небе. Прекратилось крякание диких уток и индусы, что были с нами, разъяснили, что сезон «барсат» миновал. Пока шли дожди, я не получал вестей о том, какова обстановка в Дели. Ни гонцов оттуда не было, ни почтовых голубей, в такой дождь голуби не то, что найти дорогу, даже летать не смогут. Я не знал, живы или померли больные холерой, или может убиты индусами. Заложники — индусы все еще были с нами, Малу Экбаль и Махмуд Халладж жили под одним из навесов, под неусыпной охраной. Картар, комендант Луни, знал, что те двое находятся в моем плену, так как еще в первый день прибытия Малу Экбаль отправил ему послание, повелев сдаться, однако Картар не подчинился, ответив, что будет продолжать сопротивляться.

Дожди прекратились и я собрал военный совет, где изложил план предстоящего сражения, сказав, что наутро следующего дня начнем штурм, будем следовать той же тактике, что и в Дели, одновременно следует разрушить стену, заложив порох в двух-трех местах. Чтобы пресечь попытки обороняющихся сбрасывать на нас камни, расплавленный свинец, раскаленное масло, кипяток, я велел непрерывно обстреливать из катапульт верх стены так, чтобы там никто не мог и носа высунуть. Еще в начале я заметил, что гребень стены и башни не имеют защитного вала, поэтому осажденные, появившись там, будут беззащитны при обстреле. Пока катапульты обстреливают верх стены, а землекопы устраивают подкопы, часть воинов должны демонстративно штурмовать стены, чтобы отвлечь внимание защитников таким образом, чтобы те не могли сосредоточить свои усилия в одном месте.

По окончании совета я велел принести катапульты на верх холма, собрать и установить их в различных точках, они были слишком тяжелыми и потому необходимо было доставить их на позиции по частям и лишь там, на месте собирать их. Мы знали, что легкие катапульты малоэффективны, поэтому я велел изготовить такие, что могли метать камни весом, по меньшей мере в один харвар и метательный рычаг такой машины был настолько тяжелым, что для приведения его во взведённое состояние требовались усилия по меньшей мере пятидесяти человек.

На рассвете землекопы, разбившись на несколько групп, поднялись вверх по склону холма, одновременно заработали катапульты, обрушивая на защитников град камней. Землекопы у подножия стен попали в тяжелую обстановку: с одной стороны защитники обрушивали на них камни, с другой — некоторые камни из наших катапульт, ударившись о гребень стены, падали и поражали своих же. Однако у нас не оставалось иного выхода, кроме как продолжать устраивать подкоп, чтобы устроив взрыв и с его помощью устроив пролом в стене, попасть внутрь крепости.

Не буду останавливаться на подробностях того штурма, скажу лишь, что наутро третьего дня нам удалось разрушить стену в двух местах. В тот день, облачившись в доспехи, я готовился к участию в сражении, как ни возражали против этого мои военачальники, я не принял тех возражений, сказав: «Если я сам не отомщу за сына, кто же другой сделает это?» Вместе с отрядом я ворвался в пролом в восточной части стены, мы очутились под дождем стрел, которыми нас осыпали осажденные. Однако мы продолжали наступать, не обращая внимания на вражеские стрелы. На нашем пути встал отряд осажденных, кто-то среди них вскричал: «Тимур!», после чего последовали непонятные слова на хинди. Я ничего не понял, кроме того, что было произнесено мое имя, но догадался, что в тех словах содержался некий оскорбительный для меня смысл.

Я орудовал обоими руками, т. е. попеременно наносил удары саблей и секирой, с первых же мгновений стало ясно, что враг силен и необходимо драться еще более ожесточенно. Я отправил к Кара-хану одного из военачальников, велев передать, чтобы на подмогу нам отправили как можно больше людей и. к концу первого часа схватки в крепость сумели прорваться несколько тысяч наших воинов. Я и мое окружение шаг за шагом продвигались к центру крепости, где по моим расчетам должен был находиться Картар. Прежде, чем это удалось, на нашем пути встал еще один отряд защитников, опять кто-то опять крикнул: «Тимур!», и добавил какие-то слова на хинди. Я, установив того, кто кричал, — у него были густые усы, крикнул в ответ: «Я — Тимур!» Тот, показав на себя, крикнул в ответ: «Картар!», и я, поняв, что это комендант Луни, ринулся в его сторону.

Он сделал саблей выпад в мою сторону, я же нанес секирой яростный удар, вложив в него всю свою ненависть, да с такой силой, что он выронил из рук свое оружие, а его правая рука неподвижно повисла. В следующее мгновение моя сабля опустилась на лицо Картара и рассекла его, хлынула кровь. Однако Картар наклонился, чтобы поднять свое оружие и вновь атаковать меня, в этот момент я с силой опустил секиру на его хребет, да так, что мне пришлось приложить усилие, чтобы выдернуть ее. Высвободив секиру, я увидел, что Картар не двигается и я понял, что разрубил ему позвоночник. При повреждениях позвоночника человек теряет способность двигаться, не может и глазом моргнуть, даже если остался в живых.

Я схватил Картара за ногу и поволок по земле его тело. Воины, увидев такое, изумились, ибо увидели нечто, чего я никогда не делал раньше. Они расступились и я поволок тело врага подальше от места сражения, велев быстрее позвать толмача.

Когда тот явился, я велел перевести Картару, что в отместку за сына, я отсеку ему голову, велю содрать с него кожу и набить ее соломой. Картар глядел на меня, раскрыв глаза, не в силах молвить что-либо в ответ. Я тому не удивился, ибо с перебитым позвоночником человек не в состоянии даже двигать веками, не то что губами, чтобы сказать что-то. Я лишь хотел, чтобы Картар перед смертью знал, что это я предаю его смерти.

Затем своей рукой одним взмахом клинка я отсек ему голову, прильнул губами к разверстой ране, из которой фонтаном била кровь и отпил два больших глотка ее, чтобы утолить жажду мести за своего сына, Саъада Ваккаса. После этого я велел содрать с тела кожу и набить ее соломой. (Пояснение: Амир Тимур ведал, что при разрыве позвоночника, человек теряет способность двигаться, как он говорит «неспособен и глазом моргнуть». Однако, Тимурленг не ведает, что когда поврежден спинной мозг, человек утрачивает все пять чувств, т. е. не видит, не слышит, не осязает и поэтому Картар, вопреки тому, что ожидал Тимурленг, не мог слышать что перевел ему толмач как не ощущал боли, когда клинок Тимурленга отсекал его голову — Марсель Брион).

Когда закончился бой внутри крепости, от защитников осталось лишь двести шесть человек, все остальные пали от наших рук. По моему указанию у всех мертвых отсекли головы и сложили из них башню, установив на самом её верху голову коменданта Луни и его останки, набитые соломой. Останки своего сына я похоронил в тех же местах и мой зодчий воздвиг для него небольшой мавзолей.

Я велел также привлечь всех местных жителей для работ по разрушению крепости, чтобы ее стена никогда впредь не становилась на моем пути. Пока шли эти работы, я отправил трофеи, добытые в Дели, в Кеш через Кандагар.

Оставалась еще одна задача — организовать поселение париев на землях исламских княжеств Хиндустана. Ибо, как я упоминал, принявшие ислам неприкасаемые не смели оставаться в родных местах, опасаясь мести со стороны соотечественников. Поэтому я счел разумным, чтобы они расселились в районах Хиндустана, населённых мусульманами, и получили земельные наделы, чтобы можно было заняться созданием собственных хозяйств. Эпидемия холеры не дала мне заняться тем, чтобы обратить в ислам все население Хиндустана, чтобы все парии могли спокойно жить среди единоверцев. Во всяком случае, поселив их в мусульманских княжествах, я обеспечил для них покой и безопасность на будущее. Я оплатил за выделенные им земли по справедливой цене и поручил Абдулле — Вали-уль-Мульку следить за делами новообращенных мусульман, чтобы те не испытывали притеснений и чтобы он отправил в места их проживания духовных лиц для обучения обрядам исламской веры.

Эбдаль Гильзайи и его воины, проявившие смелость и отвагу в ходе сражений, добыли множество трофеев. Я разрешил им оставить себе все, что они сумели захватить в ходе той воины и ничего не потребовал из той добычи для себя.