Я сказал: «Мне следует пройти туда и совершить намаз в той мечети и на том месте, обратив лицо в сторону Каабы, воздать хвалу Аллаху». Шейх Файз-уд-дин Амели сказал: «О, эмир, поскольку ты любезен со мной, это придало мне смелости, и я дерзну высказать тебе два совета». Я спросил, о чем они. Имам пятничной мечети Халеба сказал: «Первый совет заключается в следующем — сделай так, чтобы попасть в тот город весной, ибо именно в ту пору Дамаск особенно красив и выглядит впечатляюще. Второй совет — отправь дары султану Дамаска и вступи в тот город, показывая все свое дружелюбие». Я спросил: «А кто султан Дамаска?» Имам пятничной мечети ответил: «Султаном Дамаска является тот же султан Рума, он так могуч, что народ приходит в дрожь, едва заслышав его имя».

Я сказал: «Когда я намеревался идти в Халеб, меня уверяли, что его султан, Тогрул Булак могуч, как див и что если он схватит меня в охапку, то непременно раздавит. Как видишь, я победил того могучего, и теперь Тогрул Булак сидит в Цитадели на качестве моего пленника».

Шейх сказал: «Правитель Рума, Йилдирим Баязид — совсем другое дело, он и в самом деле является Йилдиримом (то есть молнией) и Дамаск и все государства, расположенные на побережье, принадлежат ему (под государствами, расположенными на берегу моря имеются в виду сегодняшний Ливан и Лазания, которая сегодня является частью Сирии — Марсель Брион) и если ты вздумаешь без его разрешения и согласия вступить в Дамаск, это будет равносильно объявлению войны». Я ответил: «Я непременно буду воевать с ним».

Имам пятничной мечети Халеба сказал: «Поскольку ты поистине великий и благородный правитель, желая тебе добра, дам тебе совет — не делай этого, ибо кроме сожаления ничего другого ты не получишь». Я сказал: «О, шейх, разве не сам ты советовал мне идти на Византию, чтобы захватить богатства, две тысячи лет накапливаемые неверными-кафирами, и обратить их в ислам». Он ответил: «Отчего же, конечно, о эмир». Я спросил: «Чтобы попасть в Византию, есть ли иной путь кроме как через Рум? Ведь не пройдя Рум, я не попаду в Византию, а чтобы пройти через Рум, мне придется схватиться с Йилдиримом Баязидом».

Шейх Файз-уд-дин Амели сказал: «Берегись его, ибо Йилдирим Баязид весьма могуч и отважен, он в состоянии собрать огромное войско, сам он может одним ударом клинка разрубить пополам целого верблюда». Я спросил: «Ты своими глазами видел, как он разрубал пополам верблюда?» Имам пятничной мечети ответил: «Нет, но я о том слышал». Я спросил от кого он то слышал. Он ответил, что от людей. Я сказал: «Иными словами, ты хочешь сказать, что слышал все это из уст простонародья». Имам ответил: «Да, о эмир».

Я сказал: «Нельзя доверять утверждениям простолюдинов, ибо рассказывая о ком-то, они всегда приплетают вещи, далекие от истины. Даже если бы я и был уверен в его способности разрубать пополам верблюда, все равно, желаю сразиться с ним, пусть даже рискуя быть разрубленным пополам тем человеком».

Шейх Файз-уд-дин Амели сказал: «О великий эмир, поскольку такова твоя воля, я не смею больше давать тебе какие либо советы».

Я спросил: «Слышал я, что в Дамаске живут крупные ученые, верны ли такие слухи?» Имам пятничной мечети ответил: «Да, о эмир». Я попросил назвать их имена. Он сказал: «Один из них — это Арабшах». Я спросил, в каких науках преуспел Арабшах. Имам ответил, что во всех, а также знает язык «сурияни» (Сурияни — древний язык народа Сирии (Шама) — Переводчик).

Я сказал: «Слыхал о том языке, но не видал людей, которые могли бы говорить и писать на нем». Имам сказал: «Когда посетишь Дамаск и встретишь там Арабшаха, своими ушами услышишь язык «сурияни». А сам Арабшах такой человек, что до сих пор никому не удалось задать ему вопроса, на который он не сумел бы ответить, если и не ответил, значит то были вопросы, на которые вообще не существует ответов. Арабшах сведущ во всех науках, мать-земля редко рождает таких сыновей. Еще один ученый — это Низам-уд-дин Шами, заработавший титул «Афсах аль-машрикин ва аль-магрибин» (то есть самый красноречивый среди людей Востока и Запада), нет в мире оратора, подобного ему. Эти двое — самые выдающиеся среди всех ученых Дамаска. Знаю точно, что Арабшах в настоящее время проживает в Дамаске, что касается Низамуддина Шами, не уверен, живет ли он все еще там или уехал куда?»

Я сказал: «О шейх, я намерен уйти из Халеба, ибо дальнейшее пребывание в этом городе будет губительным для войска. Тогрул Булаку не удалось нанести мне поражение, меня вынуждают к бегству красавицы Халеба. Сам я не боюсь красивых женщин, ибо достиг того периода жизни, когда мужчина избегает женщин не потому, что боится облениться и изнежиться под воздействием красавиц, а просто лишь потому, что его они уже не влекут больше. Однако мои воины молоды, а женщины этого города неимоверно красивы, и если наша стоянка здесь затянется, боюсь войско растеряет свои боевые качества, находясь вблизи от женщин, переймет женственность. Покидая эти места, хочу, чтобы ты высказал какое-либо пожелание, которое я мог бы выполнить для тебя, ибо до сих пор, для себя лично ты ничего не просил».

Имам пятничной мечети молвил: «О великий эмир, ты желаешь проявить великодушие по отношению ко мне, тем не менее для себя мне от тебя ничего не надо, хотелось бы, чтобы ты оказал содействие медресе Убайда, что находится в этом городе, — его учащиеся и преподаватели (туллабы и мударрисы) в течении ряда лет не получают денежного содержания и живут в нужде. Если бы ты оплатил им в размере того содержания, их это избавило бы от нужды». Я спросил, какова численность учеников-туллабов в том медресе.

Имам назвал цифру сто пятнадцать. Я спросил о годовом размере содержания одного учащегося. Он ответил, что двадцать мискалей золота. Я спросил о содержании преподавателей. Он ответил, что оно составляет сорок мискалей золота. Я позвал своего казначея и велел выдать шейху Шамс-ад-дину Амели три тысячи мискалей золота в виде монет для передачи ученикам и преподавателям медресе. Своим военачальникам я велел быть готовыми выступить наутро следующего дня.

Вечером я велел привести Тогрул Булака и сказал: «Покидая эти края, я забираю тебя с собой, но вовсе не для того, чтобы подвергать мучениям. Я обещал тебе безопасность и сдержу то обещание. Но война в Шаме еще не завершилась и если уйти, оставив тебя за своей спиной, я не смогу чувствовать себя спокойно. Потому забираю тебя с собой, чтобы быть спокойным за свой тыл. Чтобы ты убедился в том, что я не собираюсь обижать тебя, знай — я назначил твоего сына управлять Халебом пока ты будешь отсутствовать. В тот день, когда закончится война в Шаме и я захочу отправиться домой, ты получишь свободу и твой сын будет обязан освободить престол для тебя, если он этого не захочет сделать — я поправлю его».

Мой путь в Дамаск затянулся надолго по двум причинам. Во-первых, по пути пришлось выдержать несколько сражений с местными племенами. Во-вторых, наступила зима, мне пришлось сделать остановку в горном районе, если бы я пытался идти дальше, погибли бы все наши люди и лошади. Каким бы стойким и смелым ни был человек, он не в состоянии противостоять воле Божьей, именно ею предопределены возникновение таких явлений, как холод и жара, в то время, как человек не в силах управлять ими.

Когда я достиг мест, по которым протекала река Барда, и оттуда уже виднелись предместья Дамаска, пели птицы, по обоим берегам реки буйно цвели миндальные, персиковые и другие деревья. Будь у меня время, я бы надолго сделал привал на берегу той реки пока не пройдет полностью весна, однако у меня не было возможности провести весеннюю пору там, тем более, что Кутул Хамза, правитель Дамаска, и вовсе лишил меня такой возможности.

Когда до Дамаска оставалось два-три фарсанга, на меняя напал Кутул Хамза со своими боевыми колесницами. Кутул-Хамза происходил из румийцев (предки сегодняшних турок) был из числа приближенных Йилдирима Баязета, телосложением он походил на большинство румийцев — обладал средним ростом, широкими плечами. До того времени я не встречал румийцев (т. е. тюрков Турции — Автор), только после того как я пришел в Рум и увидел их, заметил, что среди румийцев мужчины высокого роста — редкость, большинство из них были среднего роста, однако обладали широкими плечами и значительной физической силой. Кутулу Хамзе на вид было лет пятьдесят, на голове он носил огромную чалму (тюрбан), увидев его впервые, помню удивился, как он умудряется сражаться с таким сооружением на голове. Так же рассказали мне, что первым племенем, применившим в битве боевые колесницы были именно румийцы (Первыми применили боевые колесницы племена готов, считавшиеся предками нынешних жителей Турции, они жили в Малой Азии, они же первыми научились добывать руду и выплавлять железо, их которого изготавливали оснастку и вооружение для своих боевых колесниц — Марсель Брион), и до них никто не изготавливал и не применял боевых колесниц. Поэтому не было удивительным, что Кутул Хамза, правитель Дамаска самолично пожаловал на поле битвы в боевой повозке. Впереди его колесницы, то есть на дышлах были укреплены лезвия по форме напоминавшие огромные серпы между ними и дышлом было растояние в один заръ.

И когда лошади приводили в движение ту повозку, то получалось весьма действенное оружие. Каждую колесницу тащила четверка лошадей, две из которых впрягались методом «дишли», а две другие — методом «йан».

(«Дишли» — от турецкого «диш» — зуб относится к двум лошадям, непосредственно впрягавшимся по обе стороны дышла (оглобли), а «йан», что по-турецки означает бок или край, относится к тем двум, что впрягаются по правому и левому краям повозки — Марсель Брион)

«Росланге», то есть ремни, которыми лошадей впрягали в колесницы, имели цепи, чтобы ударом сабли нельзя было отделить животных о повозки. В каждой из повозок были сооружены укрытия, сколоченные из досок, возницы располагались за ними, чтобы остаться недосягаемыми для стрел и камней противника. В тот день, когда мы подверглись нападению колесниц Кутул Хамзы, я не знал их количества, позже я узнал, что их было пятьсот. Двумя рядами, разделившись поровну, они медленно катились в нашу сторону, и трудно было предвидеть какой урон они были способны нанести нам.

Однако подобравшись, они внезапно набрали скорость и приблизились к нам столь стремительно, что за те короткие мгновения невозможно было что-либо предпринять, чтобы остановить их.