Мы покинули село Йазда и направились в сторону Дели. На месте Малу Экбаля я бы спешил выступить навстречу противнику и не вверил бы себя и свое войско укрытию из камня, кирпичей и глины. С юных лет и до нынешней поры, когда я нахожусь на пороге своего семидесятилетия, никогда не искал убежища за стенами из камня, кирпича и глины и считаю трусостью прятаться за стенами крепости. Истинный воин не станет прятаться за стенами крепости, чтобы защитить свой народ. Мощь всякой крепости заключена прежде всего в людях, которые в ней живут.
Если те люди поистине сильны, крепость будет устойчива, в противном случае она падет. Все люди, даже пророки, нуждаются в пище и воде, без которых они свалятся, будь они хоть самими рустамами, сыновьями Заля. В военной крепости всегда будет угроза нехватки пищи и воды. В случае длительной осады её обитателям ничего другого не останется, кроме как сдаться. В первую очередь, нехватка продовольствия и воды будет грозить такой огромной крепости, как Дели, население которой насчитывает целых два курура.
Обладай Малу Экбаль, правитель Дели, умом, он бы понимал, что такой огромный город не сумеет долго продержаться, для каждого жителя которого ежедневно понадобиться пятьдесят мискалей еды. Мне сказали, что основной пищей жителей Дели является рис и маис, мяса индусы не едят.
Я знал, что Малу Экбаль и его союзник Махмуд Халладж, сколько бы не собрали в закромах маиса и риса, все равно не сумеют в достатке обеспечить едой всё население Дели, которому суждено будет погибнуть от голода. На месте Малу Экбаля и Махмуда Халладжа вместо того, чтобы отсиживаться за стенами и надеяться на их защиту, я бы вышел со своим войском из Дели и дал бы сражение врагу на открытой местности и если бы удалось, уничтожил бы его и возвратился в Дели с победой. Или, я бы погиб в сражении и покинул сей мир, сохранив свое доброе имя. Прятаться в крепости — это признак слабости и кто избирает ее в качестве убежища, показывает свою боязнь перед смертью. Отважного смерть не страшит, с клинком в руке он вступает на поле битвы, чтобы сразить врага или погибнуть самому.
Меня удивляют люди, подобные Малу Экбалю и Махмуду Халладжу, которые, страшась смерти, все же желают царствовать на троне и не ведают того, что власть и превосходство дается лишь тем, кто презрел опасность смерти, кто не думает сберечь свою жизнь ради утех и наслаждений. Я из опыта самой жизни знаю, что такие цепляются за жизнь только ради того, чтобы не лишаться удовольствий в виде вина и тела женщины. А Малу Экбаль и Махмуд Халладж оба были поклонниками вина и плоти, не могли оторвав себя от тех наслаждений, вместе с войском выйти в открытое поле, спать в шатрах, а то и вовсе без них, на голой земле и носить на теле тяжелые боевые доспехи. Их тела нуждались в мягких удобных одеяниях, неге в мягкой постели с луноликой красавицей. Не ведали они и того, что грехи наслаждений следует искупать, терзая и унижая собственную плоть, и желающий обрести власть и могущество, должен изгнать из себя покой, воздерживаться от наслаждений и утех, даже тех, что не считаются запретными.
Я рассчитал свой путь таким образом, чтобы быть у стен Дели на рассвете. К тому времени я еще не ведал о печальной участи, постигшей моего сына Саъада Ваккаса, не знал о его гибели. Прежде всего я желал сведений о размерах крепостных стен Дели. Её стены оказались не столь велики, как рассказывали, их высота не достигала сорока заръов, как гласили преувеличенные слухи. Людям свойственно стремление удивлять других, отсюда их привычка приукрашать действительность. Я прикинул, что высота стены не превышает двенадцати заръов, на ней не видно было каких-либо повреждений, если они и были, их видимо успели заделать до моего прихода.
Перед стенами имелся ров, наполненный водой. Я хотел знать, откуда подвели ту воду. Я узнал, что рядом с Дели протекает река, от которой и провели канал ко рву, что позволило легко заполнить его водой. Надеясь на наступление сезона дождей, осажденные полагали, что река и ров будут постоянно полны водой. На гребне стены стояли люди с густыми и длинными усами, закрученными до самых ушей, в руках у них были копья.
Опыт научил меня, что усы и борода еще не свидетельствуют об отваге и смелости, зрелости и мудрости. Наш пророк (да благословит Аллах его и род его) и его сподвижники не носили длинных усов и густых бород, однако со времени хиджры, основоположники ислама одержали победы в семидесяти-восьмидесяти различных войнах. Моих воинов так же не страшат густые усы, которые ничто иное, кроме как просто пучки волос, они знают, что для обладателя усов полезнее наращивать мощную мускулатуру на теле, чем ту растительность на лице — на поле боя от первого больше толку, ибо там следует пускать в ход мускулы, а не усы. Усатые защитники внимательно следили за тем, как я с военачальниками осматривал крепостные стены и ров, из чего заключив, что я — самый главный в том войске, один из них прицелился в меня из лука. Один из сопровождающих выставил перед моим лицом свой щит, чтобы стрела не причинила мне вреда. Однако она упала, не долетев до меня целых двадцать заръов, хотя и пущена была с высоты стены и по идее должна была лететь дальше, чем в обычных условиях. Я взял лук и стрелы у одного из своих сопровождающих и прицелился в того, кто стрелял в меня. Мне предстояло пустить стрелу снизу вверх и по идее моя стрела должна была пролететь большее расстояние, чем та, что была пущена тем человеком. Тот несомненно знал это, потому, что, увидев, как я прицеливаюсь, не стал прятаться за гребень стены, чтобы укрыться от опасности, полагая, что она все равно не долетит до него.
Однако моя стрела не только долетела, но и ударилась о грудь того усатого с такой силой, что он пошатнулся, не будь он облачен в панцирь, она бы пронзила его. Я увидел как он согнулся, затем выпрямившись поднял стрелу и стал показывать ее своим соратникам, по-видимому выражая им свое удивление, мол как это она могла долететь дотуда, будучи пущенной снизу. Пока тот человек показывал стрелу соратникам, я вторично натянул свой лук.
Не было ветра, который мог повлиять на траекторию полета моей стрелы и я знал, что она попадет в цель. Я натянул тетиву сразу, как обычно до самого прищуренного глаза. Те, кто натягивает тетиву долго, обычно не попадают в цель, ибо в этом случае рука, удерживающая сам лук, начинает дрожать, что вызывает отклонение в траектории летящей стрелы. Вырвавшись из лука моя стрела попала прямо в лицо того, кто незадолго до этого показывал первую мою стрелу своим соратникам. Издав ужасный крик, донесшийся даже до того отдаленного места где мы стояли, тот человек упал, исчезнув за гребнем стены.
В тот день незадолго до захода солнца на гребне стены показался некий человек в красном халате. Он поднял руку и прокричал: «Амир Тимур!» Я поднял свою руку и прокричал: «Я — Амир Тимур, что ты хочешь сказать?» Затем стало ясно, что он не понимает моего языка и что я так же не пойму, что он там говорит. Я велел толмачу переводить.
Как пояснил толмач, то был сам верховный брахман Дели, духовный вождь индусов. Я велел толмачу спросить, чего хочет от меня тот человек. Переговорив с ним, толмач перевел мне, что он предлагает мне оставить Дели в покое и уйти, в противном случае мол, сам Брахма покарает меня. Я спросил, кто такой Брахма и как он может покарать меня. Брахман ответил: «Брахма — это тот, кто сотворил небеса и землю, людей и судьба твоя также в его руках». Я вновь спросил, как он может покарать меня. Брахман ответил, что если я не оставлю в покое город и не уйду, жизнь моя будет короткой. Меня разобрал смех от тех детских рассуждений, между тем брахман продолжал: «Амир Тимур, оставив сей город в покое и уйдя отсюда, ты проживешь в здравии еще двадцать один год, а если будешь упрямо пытаться захватить его, оставшаяся жизнь твоя сведется всего лишь к семи годам. Кроме того, есть вероятность твоей гибели в сражении, что может сделать твою жизнь еще короче».
Я сказал Назир-эд-дину Умару, стоявшему рядом: «Ты слышишь, что говорит этот человек?» Тот ответил: «О Амир Тимур, ты не из тех, кого могут напугать такие слова». Брахман продолжал: «О Амир Тимур, тебе сегодня шестьдесят три года, и если воздержишься от взятия Дели и уйдешь, то доживешь до девяноста четырех лет. Если вознамеришься захватить этот город, твоя естественная жизнь продлится лишь до семидесятилетнего возраста и то, если не погибнешь в сражении или от какого-либо несчастья». Я ответил: «О человек в красном, я и смерть — старые друзья, мы с нею давно привыкли друг к другу, я вижу ее перед собой и рядом с собою с самых юных лет, и если хочешь напугать меня, говори о чем — нибудь другом». Брахман ответил: «То, что я изрек — истина и если не повернешь назад, вскоре получишь горестную весть». Я спросил, что это за весть. Брахман ответил, что это будет весть о смерти моего сына.
Я ответил: «Все мои воины, погибшие на полях сражений, имели отцов, и мой сын не единственный, у кого был отец, и если придет весть о его смерти, я буду чувствовать то же, что и другие родители, получившие весть о гибели их сына». Брахман сказал: «Больше мне нечего тебе сказать, я ухожу». Он исчез со стены. Солнце зашло, началась первая ночь осады Дели. Я велел расставить караульных вокруг рва ибо допускал, что ночью на нас могут напасть со стороны степи, я не был уверен, что противник не располагает войсками, находившимся вне стен Дели.
В ту и последующие ночи, мы подвергались опасности двойного нападения, одно из них могло последовать изнутри Дели, будучи организованным Малу Экбалем и Махмудом Халладжем, Второе следовало ожидать от какого-либо хиндустанского войска, находившегося в открытых степях. В ту ночь, обходя лагерь я убедился, что каждый находится на своем месте, затем я прошел в свой шатер, снял кольчугу и латы, положил их поближе и лег поспать. Когда я лег, было что-то около полуночи, в лагере не раздавалось ни звука, вокруг него разожгли костры на случай, если индусы вновь надумают наслать на нас ползучих гадов, чтобы вызвать среди нас смятение и беспорядок. Вдруг я проснулся от звука, подобного лязгу двух скрещивающихся клинков, я вскочил, вообразив, что это враг напал и наши воины рубятся с ним.
Затем я обратил внимание на то, что звук идет не из лагеря, а раздается внутри шатра — моя кольчуга мерно билась о лежащий рядом щит, отчего и возникал тот непрерывный лязг, тут же я обратил внимание и на то, что земля дрожит под моими ногами, я понял, что происходит землетрясение. Нас оно никогда не пугало, ибо над нашими головами редко бывала крыша дома, могущая обрушиться на нас вместе со стенами. Тем не менее, мои воины проснулись встревоженные, а из города до нашего слуха донеслись испуганные крики и мы поняли, что жители Дели больше, чем мы напуганы землетрясением. Стихийное бедствие длилось недолго, только я хотел дать указание, чтобы подбодрить воинов, как оно прекратилось. Однако войско знало о вчерашних речах брахмана, которые он произносил, стоя на гребне городской стены, оно могло подумать, что землетрясение наслал именно он.
Поэтому я велел военачальникам успокоить и ободрить воинов, разъясняя, что землетрясение, как и ветер и дождь — это природные явления, происходящие повсюду по воле божьей и ни один колдун не может вызвать его по своему хотению. Колдуны, претендующие на то, что они могут творить различные чудеса, на деле же не в силах влиять ни на земные, ни на небесные дела. Я сам никогда не верил в колдовство, но не могу утверждать, что настоящих волшебников нет и не было, ибо сказано в Коране, что они существовали в старину, однако Слово и Книга Божьи повелевают не поддаваться их чарам. Если бы мои воины знали наизусть Коран так же, как знал его я, не было бы необходимости ободрять их через военачальников и разъяснять, что никакой колдун или брахман не в силах вызвать землетрясение.
Однако мои воины не умели читать Коран и постигать его смысл, поэтому им пришлось разъяснять, что произошло обычное стихийное явление и индуистский брахман здесь ни причем, он не в силах сотрясать землю, то, что произошло в ту ночь, имело место вследствие воли и могущества Божьего. После случившегося я не мог уснуть, вышел из шатра и зашагал по лагерю. Я заметил, что ни в одном из его участков нет нарушений порядка, военачальникам удалось успокоить тех из воинов, кто испытал страх. Переполох в городе так же затих, со стороны Дели до слуха не доносилось ни звука, кроме окриков караульных наверху крепостной стены, похоже теми окликами они взбадривали друг друга, чтобы не заснуть находясь на посту.
Походив какое-то время по лагерю я, посмотрев на небо, убедился, что до рассвета осталось не более одного часа, вернулся в шатер и лег. Однако, прежде чем меня одолел сон, меня разбудил и заставил выскочить наружу грохот обрушивающихся глыб. Камни, сыпавшиеся на лагерь были такие огромные, что каждый из них падая на землю, заставлял ее содрогаться, к грохоту камней добавлялись крики пострадавших воинов и звуки, с которыми рычаги камнеметов после каждого выстрела ударялись о станину орудия.
Камни продолжали лететь со стороны города, калеча моих воинов. Я трясся от гнева и злобы на самого себя, а не на кого-то другого. Причина заключалась в том, что проучаствовав в десятках войн, взяв множество