Максим прерывает наш зрительный диалог, проходит в столовую и с мерзким скрежетом о мраморный пол выдвигает себе стул.

— Пойду принесу еще один прибор, — жалобно воркует Полина Андреевна.

Хочу посмотреть на женщину, но снова попадаю в объектив темно-карих глаз. Максим сидит напротив и сверлит меня тяжелым, укоризненным взглядом. Почему я ощущаю себя виноватой? Что я сделала не так?

— Сидеть! — рявкает Иван Сергеевич так, что тот застрявший комок в моем горле, с грохотом ухает вниз в желудок. — Его никто не приглашал. Пусть проваливает.

Я снова смотрю на Максима, а он также смотрит только на меня, но теперь улыбается уголками своих красивых губ. Сейчас, когда он так близко, я могу разглядеть его покрасневшие глаза и помятый вид, а еще до меня доносится терпкий запах алкоголя. Максим пьян?

Никогда не видела его таким. Грубым, высокомерным, скучающим, расхристанным и растрепанным — да, но нетрезвым — никогда.

— Дорогой, — испуганно блеет Полина Андреевна, но ее жестко перебивают.

— Ему не место за столом, — тяжелая рука с грохотом ударяется о стол, а я от испуга прикрываю глаза.

— Отец, — вмешивается Данила, который до этого равнодушно наблюдал за происходящим.

— Ваня, ну что ты такое говоришь? Что случилось? — женщина мечется от сына к мужу.

Мне становится плохо, с каждым чертовым словом этого мерзкого мужчины. Я явно ощущаю, как стою посередине площади и меня обливают помоями перед собравшейся толпой. Вот, как я себя чувствую. Вязкая тошнота подкатывает к горлу, а кровь долбит в виски. Мне хочется встать и вылить этот морс из графина на голову этого унижающего своего сына человека, а потом прижаться всем телом к Максиму и крепко закрыть его уши своими руками, чтобы он не слышал, не слышал этих ужасных слов. Я хочу защитить, закрыть его собой и шептать, что он лучший, для меня самый лучший. Не знаю, что произошло между ними двумя, не знаю, что мог сделать такого Максим, чтобы так разгневать отца, но то, как себя сейчас ведет Иван Сергеевич, вынуждает его ненавидеть.

— Случилось Это, — с гримасой полного отвращения мужчина тычет пальцем в сторону сына, — пошел вон, стервятник!

Ни один мускул не дернулся на лице Максима. С виду полное равнодушие и безразличие. Но я знаю-его душа плачет, мужскими скупыми слезами, но такими глубокими и сильными, что чувствую всю его боль. Я хочу забрать ее всю, вылечить, приласкать, успокоить…

Не знаю, что Максим видит в моем лице, но его глаза мгновенно чернеют, лицо искажается отвращением и презрением, а руки сжимаются в кулаки.

— Я пойду. И в сторонке подожду, пока ты, Иван Сергеевич, старый жадный шакал, будешь гнить и разлагаться от своей алчности и подлости. А потом… — замолкает и задумывается, — всем известно, что стервятники питаются падалью?

— Ох… — вскрикивает Полина Андреевна и прикрывает ладонью рот.

Максим отшвыривает стул и уходит, пошатываясь, из кухни, а у меня перед глазами стоит его обезображенное ненавистью лицо.