Ни один человек на всём острове никогда не называл Мэй мисс Плам.

– Да, было бы замечательно.

Мисс Гудфеллоу скатилась с высокой табуретки и подошла к самой маленькой чугунной печке, которую Мэй когда-либо видела.

– Так это вы нашли записку? – без промедления спросила Люси.

– Несомненно! – глаза мисс Гудфеллоу расширились. – Кто-то подсунул её под дверь клуба.

– А вы её прочитали? – казалось, мисс Гудфеллоу была совсем не прочь поговорить об этом.

– Ах, конечно. Это был не запечатанный конверт, а просто сложенный листок бумаги. Будто ждал, когда его прочитают.

– Ждал, когда его прочитают? Любопытно… – Мэй запнулась и слегка почесала затылок. – И что вы подумали?

– Я подумала, что подчерк какой-то странный.

– Как это – странный? – Мэй задрожала от волнения.

Если кто и разбирался в подчерках, так это мисс Гудфеллоу, проводившая кучу времени над гроссбухами и счётными книгами.

– Он выглядел неестественным.

– Неестественным? Как? Каким образом?

– Видите ли, мисс Плам, мне, как бухгалтеру, платят за расшифровку подчерков. На добыче сардин стоят двадцать капитанов. Каждый раз, придя из моря, они записывают вес своего улова. Я легко отличаю руку капитана Итона от руки капитана Банкера и так далее, и так далее. Ещё есть надсмотрщики. Они следят за цехом, под ними ходят десять бригад резчиков и упаковщиков. Каждый надсмотрщик и начальник резчиков и упаковщиков заполняют графики. И, как вы можете видеть, – она подняла руку, – много лет тому назад я сама была резчицей и, как и многие другие, понесла некоторые потери. – Она коротко и напряжённо поморщилась, словно снова испытала боль. – Здесь это обычное дело. Если они теряют слишком много пальцев, их переводят на работу, где нож не требуется. Я решила, что не желаю потерять все свои пальцы, дожидаясь перехода на другую работу.

– И что же вы сделали?

– Прошла заочный курс ведения бухгалтерских книг и учёта. Овладела не только цифрами, но и научилась как свои пять пальцев, простите за каламбур, распознавать, кто что пишет. Я могу отличить почерк человека, лишившегося большого пальца, от почерка того, кто потерял лишь кончик любого другого пальца. Всего по паре слов: главным образом, цифрам и именам. Всему можно научиться, подмечая маленькие странности.

– Что было странного в записке, которую вы нашли?

– Две вещи, на самом деле. Во-первых, писавший старался изменить свой естественный почерк. Для этого было затрачено много физических усилий.

– Как вы это определили?

– Когда здесь кто-то теряет пальцы, они думают, что могут продолжать заполнять графики, как обычно. Не могут. Им приходится прикладывать дополнительные усилия, пока они не привыкнут обходиться без утерянных пальцев. Это заметно. На бумаге остаются следы. Постепенно, по мере привыкания к увечью, они ослабевают – усилия, я имею в виду. И на бумаге больше не остаётся следов. – мисс Гудфеллоу остановилась. – Кроме того, это была хорошая бумага. Дорогая тряпичная бумага, а не обычная, которой мы здесь пользуемся. Не из конторы, а из бювара значительного лица. Кого-то из «летних».