8. Год и барк

«Высунь-ка свой маленький язычок, и я отрежу его в счёт оплаты», – потребовала морская ведьма у русалочки в обмен на зелье, которое бы заставило принца в неё влюбиться. Этти вздрогнула. Девочка ненавидела «Русалочку», но с момента ареста Люси её неумолимо тянуло перечитывать эту сказку. В детстве она была у Этти любимой. Когда девочка читала её несколько лет назад – до встречи с Ханной, Мэй и Люси, – сказка Андерсена казалась ей романтичной и прекрасной. Но теперь, узнав трёх настоящих русалок, Этти поняла, как неправ был Андерсен, описывая подводный мир. Теперь она знала, каков он на самом деле, – ей рассказали о нём три настоящие дочери моря. Мир, описанный Андерсеном, стал походить на чрезмерно украшенный именинный торт. Больше всего Этти возненавидела часть о «душе». В особенности старую глупую бабку-русалку, шамкавшую о том, что у детей моря нет бессмертных душ, как у людей на земле.

Теперь же её привлёк ужас, заключённый в «Русалочке». Ханна, Мэй и Люси, может, и были морскими созданиями, но также и девушками из плоти и крови. И самыми близкими подругами Этти. Даже родные сёстры, Кларисса и Лайла, оказались ей не так близки. Особенно Лайла, признанная «психически неуравновешенной». Какой эвфемизм. Она была просто невменяемой и откровенно подлой. Ещё была Кларисса, милая, но весьма скучная, внезапно блеснувшая обещанием неземной красоты и охотно превратившаяся в маленькую куколку, которую так нравилось наряжать их матери. Это, конечно, было горчайшей иронией. Её собственные сёстры росли настолько непохожими на неё, насколько это вообще возможно, зато Ханна, Мэй и Люси казались настоящей роднёй. Она завидовала не только их дикой природе, позволявшей им беспрепятственно бороздить море, но была в восторге и от их живого ума. Каждой были дарованы ум и талант, находившие отклик в душе Этти. Ханна играла на арфе прекраснее любой заслуженной арфистки, когда-либо слышанной Этти, извлекая из инструмента неземную музыку, казалось, нашёптанную связью девушки с морем. У Мэй был острый ум. Она быстро научилась у Хью брать производные, то есть «залезла» уже даже в матанализ. Она справлялась с угловыми коэффициентами и тангенсами, тогда как Эттино математическое образование резко прервалось, когда она поняла, что её гувернантка, миссис Адмор, даже квадратный корень не могла вычислить. Люси была прекрасной художницей, по мнению Этти, значительно превосходящей Стэнниша Уитмана Уилера. Люси часто писала акварельными красками абстрактные беспредметные картины, вызывающие глубокие чувства. Рассматривая их, девочка чувствовала шум моря или глубокую тишину лунной ночи.

Этти начала перечитывать сказку с тех пор, как Люси вынесли приговор, словно таким образом готовя себя к её смерти. Но беспокоилась не только из-за Люси. Ханна тоже переживала своего рода смерть при жизни. Стэнниш Уитман Уилер словно бы тоже отрезал её маленький язычок. Тогда Этти впервые открыла, что в мире мужчин девушкам, будь они людьми или русалками, приходится многим жертвовать.

– Тошнотворно! – пробормотала Этти, захлопывая книгу. Завтра она поедет к дядюшке Баркли и дядюшке Годфри – добиваться помощи Люси. До казни остаётся всего месяц. А сегодня она собиралась отправиться в Кембридж и встретиться с Мэй – впервые с лета.

Этти всё ловчее убегала незамеченной из дома на площади Луисбург. Сегодня она незаметно выскользнула через чёрный ход и пошла по площади Боудойн – взять электрокар до Кембриджа. Они с Мэй договорились встретиться на парковой скамейке близ реки.

Девочка подбежала к Мэй и обняла её.

– Только посмотри на себя, Этти! – воскликнула Мэй. – Как ты вытянулась. Клянусь, ты выросла дюйма на два с тех пор, как мы виделись.

– Не слишком-то быстро, – заметила Этти, рассмешив Мэй. – Ты здесь спускаешься в воду, когда плаваешь по ночам?

– Нет, конечно, нет. Здесь меня всякий может увидеть. Я отхожу немного подальше. – Она указала на восток. – Там есть мост – очень удобно, под ним – как под крышей.

– Я бы приехала раньше, но мне не просто уходить. Приходится перешиваться, знаешь ли.

– Перешиваться?