А вот еды им не дали ни крошки. Немолодой переводчик, возможно от себя лично (его начальник молчал), известил пленников, что кормить их будут лишь в лагере на месте назначения, куда они прямо сейчас и отправляются. Идти он приказал быстро. Кто не сможет двигаться сам или просто отстанет — будет расстрелян. И они пошли.

Повели их по обочине того самого шоссе, что они почти двое суток с героическим упорством держали. В сторону, как понял Голощапов, Будапешта повели, куда он еще совсем недавно собирался въезжать исключительно на своем грозном танке. Им на встречу по избитому местами дорожному полотну тянулись войска. Но в этот раз не германские, а венгерские: ротные и батальонные колонны пехоты чередовались конными упряжками различного назначения от артиллерийских батарей до обозных и санитарных фургонов. Далеко позади и по сторонам громыхало. Причем, все сильнее и сильнее. В небе то в одну, то в другую сторону на большой высоте гудели моторами непонятно чьи воздушные армады и отдельные стальные птицы.

В колонне пленных Голощапов заметил уцелевших Матусевича и Телевного из третьей танковой роты, которая в последние дни стала взводом, но подойти к ним не получалось — охрана не разрешала покидать свое место в строю, а быть за пустяк пристрелянным или приколотым не хотелось. Конвоиров он точно сосчитать не смог, но было их что-то около десятка, отделение; вооружены лишь винтовками, даже ни одного автомата при себе не имели.

О побеге Олег начал задумываться, как только угодил в плен. Но куда бежать-то? Кругом вражеские войска. Население тоже враждебно настроено. Где сейчас наши — хрен поймешь. Напасть на охрану вполне можно. Выбрать момент, когда не будет встречных маршевых колонн, наброситься и обезоружить. Гонведы, хоть и напугали пленных жестокой несправедливой расправой, но в рукопашной вряд ли сладят, когда на каждого из них десяток пусть даже безоружных красноармейцев накинется. Хотя, еще совсем не факт, что все пленные захотят в этом участвовать — кое-кто и побоится. Да и договориться об этом нужно еще суметь. И чтобы никто при этом не продал. Попадется такой, как тот охочий до бабьего тела сержант, и — все. Капут и побегу и зачинщикам. Но. Даже если охрану перебьем. Что дальше? Что сможет сделать сотня красноармейцев с десятком трофейных винтовок посреди вражеских войск? Только геройски и бессмысленно погибнуть? И Голощапов решил подождать, не торопить события.

Большинство встречных вражеских солдат равнодушно взирали на русских пленников, но некоторые что-то, явно издевательское, кричали и злобно насмехались. Особенно доставалось женщинам, идущим в конце колонны. Культурные европейские венгры вовсе не считали для себя зазорным показать беззащитному слабому полу жестами, чтобы они хотели с ними сделать.

— А все-таки знатно мы немчуре дали, — тихо сказал Олегу идущий рядом новый знакомый Миша, когда они проходили мимо раздавленных позиций Павликова. — Ой, не зря наш полк полег.

Среди беспорядочно развороченной бомбами, снарядами, минами и эрэсами земли там и сям криво торчали скорбными саркофагами обгорелые или просто покореженные железяки вермахта. На усеянных трупами полях лениво копошились похоронные команды в венгерской и немецкой форме. К колонне пленных подъехал на коне офицер и о чем-то заспорил со старшим сержантом. К согласию они, как видно, не пришли и, что-то злобно прокричав, всадник до боли пришпорил лошадь и ускакал в поле.

— Я так понимаю, — усмехнулся Миша, — этот, на коне, хотел нас выпросить в помощь для захоронения трупов. Все, мать их так, поле усыпано. Уже запашок появился. Чуешь? А к полудню, как солнце прогреет, — вообще смрад пойдет. Помню, на уроке истории нам учитель рассказывал, что какой-то французский король высказался в том смысле, что «труп врага всегда хорошо пахнет». Думаю, или брехня это, или дурак был этот король. Хоть друг не закопанный, хоть враг — все равно через положенное время вонять начинают. Что ж в этом смраде хорошего-то?

— Да уж, — поддержал разговор Олег. — В трупном смраде действительно нет ничего хорошего. Хотя, конечно, на мертвых фашистов смотреть определенно приятнее, чем на своих. А офицер, тот, что на коне ругался, — наивный он: кто ж нас пустит туда, где еще оружия полным-полно валяется. А если кто до пулемета доберется или гранат раздобудет? Это ж к каждому красноармейцу по конвоиру приставлять надо. А смысл тогда в чем будет? Не. На такую работу нас не поставят. Или сперва оружие подберут. Скорее, заставят где-нибудь полевые укрепления строить. С лопатой или пилой много не навоюешь.

— Похоже на то, — согласился Миша.

На их негромкий разговор шедший сбоку очкастый конвоир внимания не обращал и они продолжили беседовать:

— А ты из самого Харькова? — спросил Голощапов.

— Из самого. В смысле, последние годы там жил. До армии. А вообще-то я детдомовский. Где родился — не помню. А ты откуда будешь?

— Родился в Кирове, он тогда еще Вяткой назывался. Призвали на срочную. Потом Саратовское автобронетанковое училище. Радист-пулеметчик на БА-10. Да так и остался в армии на сверхсрочную. Польшу прошел. С боями. Потом еще много всяких перипетий было. Переквалифицировался в танкисты.

— Как Остап Бендер в управдомы?

— Чего?

— «Золотого теленка» не читал?

— Не пришлось. А ты чем до призыва занимался? Ваш полк, я слышал, не кадровый, в основном из мобилизованных состоял.

— В милиции я служил. В том же звании младшего сержанта. А в РККА призвали меня в комендантский взвод. Командиром отделения поставили.

— А в детдоме ты в Харькове воспитывался? — встряла в разговор шедшая рядом Настя.