Во время короткого боя куда-то скрылись от греха и от огня подальше последние подводы с венгерскими ранеными, невдалеке от дороги сиротливо накренилась лишь последняя с павшей лошадью между оглобель.
— Эх, — выразил общее мнение Минько, — нам бы еще хотя бы два ящика бронебойных — всех бы гадов здесь положили, ни одного бы не пропустили. Ну, не понимаю я такого жлобства на войне. Не для себя же просили. Эти гансы ведь запросто могли тылы 42-й догнать и с наскока подавить если бы мы их тут не задержали, а они нам снаряды пожалели. Тьху им в печенку, говнюкам прижимистым.
Немцы решили больше не нападать на хоть и застывший на месте, но злобно огрызающийся, как попавший в капкан дикий зверь, русский танк и, пользуясь тем, что колесной техники с ними не было, свернули просто в поле, чтобы объехать его по недоступной советской пушке большой дуге. Иванов решил по ним не стрелять, хотя плотно набитые солдатами «ханомаги» сами просились на перекрестье прицела. Но остаться совсем без снарядов… Мало ли, кто еще на шоссе появится?
Бодро поползшие в поле бронетранспортеры с двумя уцелевшими танками во главе успели удалиться метров на четыреста, как вдруг резко свернули вправо, параллельно шоссе. Если бы не нищенская скудость боеукладки, с такого расстояния, да такой заматеревший в своем деле наводчик, как Минько, мог бы в подставленные во всю длину борта выбить к такой-то матери если и не всех, то достаточное количество. С чего это гансы так рано повернули? Могли бы хоть на километр от дороги отъехать. Они же не знают, сколько у обездвиженного русского танка снарядов осталось.
Причина скоро выяснилась: вспухла в пламени и дыме последняя «четверка», за ней разлетелась на крупные покореженные части «двойка»; один за другим замирали подбитые и раскуроченные взрывами бронетранспортеры. Из открытых сверху боевых отделений еще целых машин посыпались потревоженными тараканами солдаты в серо-зеленых шинелях. Из-за плавного уклона на том краю поля уверенно выползали окрашенные в родной зеленый цвет танки, за ними, чуть отставая, бежали махонькие фигурки людей. Иванов высунулся с биноклем наружу и рассмотрел родные полукруглые башни тридцатьчетверок. Спасшиеся из «ханомагов» немцы поднимали руки, лишь немногие тщетно надеялись спастись бегством и падали от бьющих в спины очередей.
Несколько советских машин и бродящие среди них автоматчики задержались в поле: согнать пленных и проверить мертвых; остальные, по-прежнему развернутые в атакующий порядок, выбрались, скрежеща траками по асфальту, на дорогу. Экипаж Иванова дружно полез из люков наружу: теперь уж точно — свои. На башнях — номера второго батальона родной 36-й бригады.
Приветствия, дружеские рукопожатия и крепкие мужские объятия. Подошел давний хороший знакомый Иванова, майор Курлов, командир второго танкового батальона. Сейчас под его началом, Иванов пересчитал, было чуть больше роты, чертова дюжина, тринадцать машин. Поговорили. Чего-то сильно нового Курлов не рассказал. То ли действительно был не в курсе, то ли не посчитал нужным делиться. Кто знает? Еще два дня назад они действительно собирались, как было объявлено, в составе бригады следовать по шоссе Сольнок-Будапешт следом за ушедшим в отрыв первым батальоном Иванова. Потом неожиданный приказ: подъем, поворот на юг и ночной марш. Шли только в темное время, категорически полное радиомолчание- даже приемники опломбировали. Днем прятались в лесах и посадках. Эту ночь опять марш. Углубившись на юг, снова повернули на запад. Потом его танкам придали уже потрепанный стрелковый батальон на полуторках и с колесной артиллерией и отослали еще южнее, с приказом следовать до указанного на карте населенного пункта, который атаковать сходу, захватить и, оставив там пехоту с пушкарями, резко повернуть на север. И идти по бездорожью вот до этого самого шоссе, имея на броне лишь приданный десант автоматчиков. Выйдя на это шоссе, доложиться по рации и уже здесь ждать остальные подразделения бригады.
Пока командиры общались, Коля с товарищами наконец-то смог оценить повреждения своего танка — без ремлетучки и запасного ленивца, а возможно, и его полуоси и прочих деталей крепления и натяжения, о дальнейшем марше нечего было и думать. Пробитые малокалиберными снарядами опорные катки еще, вроде бы, могут какое-то время послужить. Ладно, отдохнем. Заслужили.
Чтобы не терять зря времени, танкисты Курлова занялись расчисткой шоссе от подбитой германской техники. Автоматчики подогнали пленных и, под страхом немедленного расстрела, заставили их накидывать тросы на буксировочные крючья еще догорающих на дорожном полотне и вблизи от него «четверок». Пленным повезло, ни в одном германском танке, когда они ковырялись рядом, не взорвалась боеукладка. Повезло в этом отношении и советским машинам. Потому что, когда в уже последнем оттянутом на пару десятков метров горящем панцере снаряды все-таки не выдержали повышенной температуры — взрыв ахнул довольно-таки мощный: он разнес на крупные куски и сваренный броневой корпус и отбросил в сторону несколькотонную башню. Обошлось.
Как по заказу, когда дорога освободилась, на востоке показались танки третьего, самого сейчас многочисленного, батальона бригады.
Время 36-ю танковую бригаду поджимало. Из-за возникавших время от времени боестолкновений они уже довольно изрядно выбились из запланированного в высоких штабах графика. Не критично, но на отдых Персов приказал не останавливаться. Батальон Курлова выстроился на обочине, приняв обратно на броню автоматчиков, чтобы влиться в маршевую колонну позади танков третьего. Пленных немцев усадили просто в поле, выделив от щедрот для их охраны полуторку с отделением красноармейцев. На время. Пока стрелковые части не подойдут.
Комбриг Персов лично решил пообщаться со своим давним, можно сказать, любимцем, временным комбатом-1 без батальона, бывшим комроты без единого танка в подчинении. Даже став комбригом и получив в личное пользование штатный вездеходный газик, Персов по-прежнему предпочитал передвигаться на марше, тем более по вражеской территории, на танке, также его не прельщал и штабной автобус. В самом начале войны, еще в Румынии, полковник лично участвовал в атаках бригады. Потом, уже на территории Венгрии, получив в одно место болезненный фитиль от Богомолова, специально в ряды атакующих со своей тридцатьчетверкой больше не становился, но в случае внезапного появления противника за железные спины подчиненных тоже не прятался.
Сейчас полковник приказал своему мехводу покинуть строй и остановиться за обочиной, возле сплошь исковырянной несквозными попаданиями измученной тридцатьчетверки с изрядно развороченным ленивцем и змеящимся в траве перед танком обрывком гусеницы. Персов принял от Иванова краткий рапорт, а потом отозвал его в сторону — покурить. Нашли какую-то кочку, присели, закурили сигареты из подаренного к сорокалетию серебряного портсигара комбрига.
— Володя, ты, я вижу, на меня обижаешься? — спросил после длинной затяжки Персов.
— Да нет, — покачал головой, освобожденной от пропотевшего шлемофона Иванов. — За что мне на вас обижаться, товарищ комбриг? Мне Курлов вкратце рассказал, что приказ, не идти к нам на помощь, пришел неожиданно. Вас самого поставили перед фактом.
— Врать не хочу, это не совсем так. Я заранее знал, что нас ночью повернут на юг. Операция, сам понимаешь, разрабатывалась наверху, но Богомолов был в курсе. Я тоже. Но был вынужден соблюдать секретность. Сам понимаешь. Не мог я тебе сказать, что никакая помощь к вам больше не придет, что полк Кучкина был последним, и что стоять насмерть вам всем придется в буквальном смысле этого жестокого слова.
— Да не переживайте, товарищ комбриг, через силу улыбнулся Иванов. Я все понимаю. Мы наживка, немцы заглотнули, сосредоточили на нашем направлении крупные силы, а их взяли в клещи. Военная хитрость, так сказать. Наживку, правда, большей частью успели сожрать, но это не особо важно. Вторично. Я понимаю, что нашей малой кровью, хотели сохранить большую и, очень надеюсь, что полегшие в качестве наживки погибли не зря.
— Не зря, Володя, в этом ты можешь мне поверить. Я не могу тебе всего рассказывать, не имею права, но пока, по моим данным, операция развивается вполне успешно. Ладно. Поговорим о твоем батальоне. У тебя, я так понял, все танки повыбило? Что с людьми?
— Не знаю, — пожал плечами и затоптал выброшенный окурок капитан. — У меня осколком приемник повредило, еще вчера днем, — пропала связь. Когда немцы в село ворвались — вся оборона посыпалась. Подполковник Кучкин, слышал, погиб, когда атаку от штаба отбивал. У пехоты раций нового образца вообще не было — они между батальонами и ротами телефонные провода по старинке тянули. Ну, постепенно вся связь и накрылась. К вечеру, как я понимаю, уже каждая малочисленная группа воевала самостоятельно. Общее командование полностью пропало. Моя машина возле остатков третьего батальона располагалась. Воевали мы, как и было приказано, до последнего снаряда. А как выстрелы у нас полностью вышли — самостоятельно поехали на склад — пополниться (посланные за ними автоматчики пропали). Остатки пехоты, что вокруг нас еще держались, решили, что мы удираем — и за нами. В общем, когда на складе загрузились — уже стемнело. Стрельба шла со всех сторон, и мы с батальонным комиссаром, кстати, он, оказался, вашим хорошим знакомым, решили прорываться на восток.
— Как фамилия комиссара? — перебил Персов.