Эта моя оплошность никем не была замечена или осуждена. И только потом, много лет спустя, уже взрослым человеком, вспоминая этот эпизод, я понял, как некрасиво проявил себя. А в тот день на опушке леса, мы мило повеселились, развели маленький костёр, погонялись друг за другом, шутили, гоготали, умяли хлеб и поджаренные сосиски, приняв угощение классной руководительницы как должное, и довольные вернулись домой. Культпоход состоялся!
* * *
Алла Анатольевна Инашвили присутствовала в моей жизни очень долго, до самой её смерти в почтенном возрасте далеко за восемьдесят. Она была ровесницей моей мамы, они в юности бегали на танцы в ДКА[59], где по выходным всегда играл духовой оркестр.
Алла Анатольевна приняла нас в пятом классе и вела русский язык и литературу до конца 8-го класса. Сергей Микоян недавно в телефонной беседе говорил мне, что считает наши хорошие знания русского результатом преподавания именно Аллы Анатольевны.
Я вот не был бы так однозначно конкретен, все-таки основы дала Татьяна Сергеевна. Но может дело всё же в другом — в огромном бюсте Аллы Анатольевны[60], отвлекавшем всё моё внимание в школьные годы. Я пытаюсь вспомнить что-то памятное, относящееся к предмету, но у меня ничего не получается. Только тот случай, когда она влепила мне двойку за списывание. Был диктант. Кто-то из рядом сидящих учеников обнаружил, что Алла Анатольевна диктует текст из хрестоматии. Я быстро достал его из портфеля, разложил открытую книжку под парту на колени и стал списывать. Зачем я поддался этому искушению, мне было непонятно ещё тогда, ибо я и так писал грамотно. Но бес одолел, я списывал, не чуя никакой угрозы. И вдруг Алла Анатольевна, как рассердится, как закричит: «Хватит! Сколько же можно! Я терплю, терплю, думаю, постыдится, одумается. Нет, он всё списывает и списывает! Я ведь тоже мать, мне не хочется сделать больно! Хочется, чтобы сам остановился! Нет, он продолжает как ни в чём не бывало! Давай сюда дневник, негодник!» Поначалу я не понимал, к кому относится этот неожиданный гнев. Но на слове «дневник» Алла Анатольевна протянула раскрытую ладонь точно на меня. Я попался!
Я получил заслуженную двойку, но почему-то не расстроился, будто всё было понарошку. Это эпизод какое-то время я пересказывал с весёлым смехом, повторяя «я тоже мать!», «я тоже могу пожалеть ученика!» в разных вариациях. Родителей, кажется, не вызывали. Осталась только весёлая байка. Сейчас я не помню, кто был инициатор-искуситель? Я сидел на последней парте один, передо мной сидели, если мне не изменяет память, Климова Люба и Прищеп Лариса. Но это были явно не они.
Мы, 12-13-летние подростки, уже начавшие постигать новый проявляющийся каждый час мир человеческой сексуальности и эротизма, перешёптывались между собой, что Алла Анатольевна — не очень строгого поведения. Иногда, где-то за радиаторами отопления или каком другом закутке, можно было прочитать «Инашвили Алла — боз[61]». Так ли это было? То, что её выдающийся бюст мог ввести любого подростка в волнительный трепет и потерю здравого ума — это факт. А дальше только домыслы. Но один необычный случай в моей памяти остался.
В квартиру на третьем этаже второго подъезда нашего здания заселился молодой мужчина лет, думаю, тридцати и прожил там примерно полгода. Снимал ли он комнату или жил у родственников, я не знаю. Мы, дворовые мальчишки, были одержимы тогда уличным футболом, но мечтали играть в футбол большой, на стадионе, на зелёной площадке с настоящими полосатыми воротами с сеткой. Такая возможность теоретически была, именно в те годы появился пионерский футбольный чемпионат СССР «Кожаный мяч». Так вот, в один из дней к нам, гоняющим мяч перед домом, выбегает из подъезда этот самый мужчина, крича на ходу: «Дай пас!», — и бьёт по воротам, конечно, забивает. Потом что-то импровизирует, показывает кручёные удары, даёт советы, в другой день берётся судить игру по-серьёзному, со свистком. Мы его заобожали, весёлого, доброжелательного, слегка кривоногого, бывшего футболиста. Звали его Андраник.
Андраник посещал вечернюю школу при нашей четвёртой имени Пушкина. Во время одной из больших десятиминутных перемен Алла Анатольевна стояла у открытого окна класса на третьем этаже главного корпуса и кому-то махала рукой, но очень сдержанно, улыбчиво вглядываясь вдаль. Почти никого в классе не было, я пялился на Аллу Анатольевну, пожирая взглядом контуры роскошной груди, их лёгкое колыхание в такт машущей руке, на её таинственный взор, сильно увлечённый далёким объектом. Я осторожно подошёл ровно настолько, чтобы мне приоткрылась панорама из окна. Там, на той дальней стороне проспекта стоял Андраник и также временами помахивал рукой.
«Какая связь? — подумал я — Почему такая тёплая улыбка, почему это длится так долго? Ну, поприветствовал — и чао!»
Вещи, ставшие совершенно понятными с опытом, с личным опытом взрослой жизни, с опытом игр взрослых людей, так удачно обозначаемых термином адюльтер, — тогда только-только укладывались в мою пытливую голову, ищущую во всём не только объяснения, но и классификации, иерархического расклада и критериев идентификации.
Быть может, не к месту, но на эту же тему. Примерно в это же время, то есть в классе седьмом, когда моя старшая сестра Анаида вышла замуж за Толика, а он, как рабочий человек, учился в вечерней школе при нашей четвёртой, — Толик, в каком-то подходящем контексте, в разговоре о нравах и порядочности женщин, высказался о Диане Владимировне, маме Сашки Полторакова, сказал вскользь, намёком, мол, это мать твоего друга, не хотелось тебя расстраивать, но жизнь она такая и т. д. и т. п. А мама Сашки Полторакова тогда преподавала в вечерней школе, была писаной красавицей, я всегда любовался её фотографией на школьном стенде «Наши мамы».
Самый заблудший тот, кто утверждает, что всё отлично помнит. Помнится много, но как оно искажается! Как оно обращается в свою противоположность! Быть может, кто-то скажет, мол, мало ли что болтали, известно, что мужики об этом любят заливать так же, как об охоте или рыбалке. Но сейчас, с позиции прожитого, я хорошо знаю эту тему. Сам часто создавал вокруг себя добротную ауру слухов, а некоторые были придуманы из каких-то личных интересов другими участниками или наблюдателями этого большого любвеобильного похотливого блудливого несдержанного мира взрослых людей, мира адюльтеров…
* * *
В мой альбом вкралась ошибка вёрстки, переплётный ляп. Вместо Софьи Рубеновны выставлена фотография другой русистки «А» класса, Сосны Марии Давыдовны. Я никогда у неё не учился. Сосна ходила всегда в тёмных очках, как наш химик Михаил Амбарцумович. А связывает меня с ней только один короткий эпизод за всю десятилетнюю школьную жизнь.
В десятом классе был городской или районный диктант по русскому, неофициальный, без традиционного ажиотажа и со свободным посещением. Это лучший способ проверить объективно свой уровень подготовки. Я вызвался участвовать и уговорил Павку Телегина тоже прийти для определения исходного уровня, с чем мы выйдем на вступительные экзамены. Павка до девятого класса учился на тройки-четвёрки. А в девятом сильно подтянулся по физике, химии, математике. Он основательно хромал по русскому. Диктантов в старших классах не давали, только изложение или сочинение. Для знающего это хорошая лазейка избежать слова, в правописании которого не уверен. Диктант же — это неопровержимая проверка. По-моему, появился реальный шанс оценки своего уровня правописания. Так или иначе, Павка согласился.
По результатам конкурса у меня был лучший результат, одна ошибка в пунктуации. Когда после уроков в холле второго этажа перед учительской мы, несколько участников, обсуждали итоги с новым учителем, молодым мужчиной (имя не запомнилось), подошла Сосна, подключилась к разговору. Павка тоже был там. Она ему говорит, что же вы позорите школу, с такими знаниями на конкурсы не ходят. Павка тогда несколько дней дулся на меня. А потом Сосна спрашивает: «А кто этот ваш Мурадян? У него лучшая работа из всех». Вот эта хвалебная фраза и фотография в школьном альбоме — это всё, что осталось у меня от Сосны.
Педагоги армянского языка и армянской литературы
В четвёртом классе мы переселились в здание школы № 12 на Фрунзе и отучились там весь учебный год. Особенность четвёртого класса состояла в том, что это был последний год цельного организма, коим является класс. В пятом классе «Б» раздробился, в восьмом восстановился, но не в прежнем составе, в девятом «великолепная пятёрка» была переведена в «В» класс. Мы окончили школу выпускниками 10-го «В». Вроде бы ничего серьёзного, но что-то в этих пертурбациях расстроило мерное течение школьной жизни класса, как в реке, на которой построили каскад дамб, обеспечив им разделение на рукава, а потом ниже по течению их слияние.
Классной руководительницей стала Шаке Александровна, она же вела армянский язык. Шаке Александровна была объектом постоянных шуток и баек, что-то передалось по наследству от старших классов, что-то создавалось в реальном времени. У неё был врождённый вывих бедра, двусторонний, и она ходила, покачиваясь телом, как утка. Об этом ходил передаваемый через поколения анекдот. Шаке ведёт класс детей по улице и говорит: «Не шалите, не бегайте, идите как я». Ну и весь класс дружно пошёл утиной походкой за мамой-уткой.