- Простецы. - Выдыхаю я, слишком потрясенный, чтобы сказать как-то помягче.
Но отец подхватывает. Горячо трясет кулаком:
- Да. Мы простецы. Мы пыль. Труха. Не лучше тех, кто служит нам с рабскими метками. Всегда помни, кто ты есть, и борись за свои права вдвое яростней. А когда у тебя родятся наследники, станет не важно, кем были я, ты и все наши предки. Потому что в твоих детях и детях их детей будет течь королевская кровь. Кровь кроммов, чище которой нигде не сыскать.
Я молча смотрю на отца, на его крепкую еще фигуру, стянутую простым черным камзолом. Чуть косящий к носу глаз придает ему обманчиво бесхитростный вид.
Черная, лоснящаяся борзая выходит из пламени и возвращается обратно на шкуру.
- И, к слову. Про молнии из задницы… - Отец перехватывает мой взгляд. - Я разделяю твои опасения. Они не беспочвенны. Но знаю, кто сможет помочь справиться с этой проблемой. Ты тоже знаешь. Обратись к ней.
Кирстен 2
Нас везут в крытой повозке. Держаться не за что. Как животные, мы то сидим, то стоим на четвереньках на дне деревянного ящика. Окон нет, воздух и свет просачиваются сквозь узкие щели между досками. Пахнет мочой. На колдобинах больно подбрасывает, швыряет из стороны в сторону и друг на друга. В мастерской мы успели стянуть платки и теплые куртки, теперь нас колотит от холода. По возможности я прижимаю Габи к себе, успокаивающе глажу и глупо шепчу:
- Все будет хорошо, хорошо, хорошо…
Габи всхлипывает:
- Я боюсь…
Мой рукав насквозь вымок от ее слез.
Повозка останавливается. Влажно лязгает, отодвигаясь, засов. Дверь отворяется, и дневной свет меня ослепляет. Проморгавшись, я различаю городскую улицу. Видеть обычную жизнь странно и больно.
Потом все перекрывают массивные фигуры, - снова каратели, заталкивают в повозку пару всклокоченных женщин. Пожилых, раздобревших от возраста. Вчетвером нам становится тесно. Я боюсь, что на ухабе Габи расплющит, кое-как мы с сестрой протискиваемся в угол к двери. Женщины с нами не разговаривают, только плачут. От их тихого воя накатывает ощущение безнадеги.
- Все будет хорошо… - Твержу я, вспоминая корячащегося в ногах карателей Йергена.
Повозка вновь останавливается. Если к нам еще кого-то подсадят, мы попросту здесь передавимся. Отползает затвор. Я плечом чувствую дрожание двери. Затем тяжелая створка отваливается, показав заросшую облетевшим плющом каменную стену. В проеме появляется крупная мужская фигура, я не успеваю его рассмотреть. Только слышу:
- Давай сюда мелюзгу.
Вижу огромные руки, до локтей голые, заросшие буйным волосом, они тянутся со света к нам, в тень. Мужчина грубо хватает Габи, ладони огромные, ей от плечика до локтя. Я крепко цепляюсь за сестру со своей стороны. Малышка истошно кричит, я пугаюсь, что мы сейчас ее разорвем, - и застиранное шерстяное платьице Габи выворачивается из моих пальцев.
Мужчина зажимает барахтающуюся сестренку под мышкой, словно она кулек дров. И исчезает за пределами проема. Я даже не рассмотрела лицо.
Несколько мгновений тупо смотрю на стену, по которой червями вьются лианы. Потом дверь захлопывается, и нас везут дальше.