В океане жила очень маленькая водяная черепашка. От своих сородичей на суше она только тем и отличалась, что больше любила плавать, чем ходить. Впрочем, и ходить она тоже умела – бывало выйдет на берег и давай ходить. И получалось это у нее не плохо, гораздо лучше, чем у ее сухопутных сородичей, которые за всю свою долгую жизнь (а черепахи – и на суше, и в океане – живут по сто лет и больше) проходили от силы километров двадцать. Но все равно водяная черепашка больше любила плыть по просторам океана, потом у и назвали эту черепашку водяной. Жила черепашка тихо, мирно плавала, питалась всякой совсем уже мелочью, которую обычный глаз и разглядеть-то не способен, любила поваляться на поверхности океана в солнечный день, но и дождливую погоду тоже любила, ведь так хорошо в дождик затаиться где-нибудь под водой и смотреть, как капли воды пресной падают на воду соленую, смотреть и слушать… Наверное, это похоже на то, как в жилищах людей дождик стучит по крыше. А возможно – и не похоже совсем. когда же случалась буря в океане, то черепашка заплывала куда поглубже и там бурю пережидала – на глубине ведь даже сильный шторм не ощущается. Но вот как-то раз во время такого шторма черепашка почувствовала, как какая-то сила влечет ее туда, куда ее совсем не надо и не хочется – куда-то в сторону. Стала черепашка перебирать лапками, помогая себе шеей и хвостиком своим маленьким, но неведомая сила была сильнее силы маленькой водяной черепашки. И как ни старалась малышка, а оказалась она вскоре в каком-то неведомом месте. Поначалу темень там стояла такая, что ничего видно не было, но потом глазки маленькой черепашки попривыкли к этой темноте. Однако же от этого понятнее ее местонахождение не стало – ровным счетом не только ничего интересного взору не открывалось, но и вообще не открывалось ничего. Решила тогда маленькая водяная черепашка поплыть вправо, но очень быстро наткнулась на что-то твердое, что дальше не позволяло ей плыть. Тогда решила развернуться и поплыть в обратную сторону – то же самое ждало ее и там почти сразу же: мрачная стена, в которой не было ни единой щелочки. Тогда решила водяная черепашка поплыть прямо. Тут путь оказался длиннее и тут – о радость! – показался на пути хоть кто-то живой. Это была маленькая рыбка. Оказалось, что рыбка тоже когда-то попала в этом мир и теперь живет в нем в полной темноте. Очень расстроилась водяная черепашка, узнав, что никогда тут не наступает день. Разве же это жизнь? И дождя тут не бывает, даже океанских бурь – и тех не бывает. За то тихо и безопасно. Нет, черепашка не хотела такой жизни. Если она сюда как-то попала, то значит, должна как-то суметь попасть и обратно. Если есть вход, то должен быть и выход. Вместе с рыбкой, которой, признаться, тоже тут не очень-то нравилось, устремилась черепашка туда, куда подсказал ей внутренний голос. И голос оказался прав – очень скоро показался свет. Немалых усилий стоило черепашке и рыбке добраться до этого света, но они сделали это, выбрались из темного царства. Как же чудесно в родном океане! И только когда черепашка и рыбка добрались до самой поверхности воды, откуда так хорошо видны облака, только тогда они оглянулись и увидали, как куда-то по своим делам уплывал гигант кит, унося с собой хмурый мир, из которого, впрочем, нашелся выход к свету.
Долго царил на Земле Золотой век. Люди были счастливы, жизнь была благополучной, все любили друг друга и никто никому не завидовал. Но счастье не бывает вечным – нашлись те, кому это не нравилось. Любви стало меньше, зависти больше. Золотой век сменился веком Серебряным, а за ним пожаловал Бронзовый век, потом Медный… Когда же металлов для названия веков не осталось, то не осталось в мире и любви. За то зависти было в избытке. Не осталось праведников, а были только грешники. И тогда на Землю с небес была послана гигантская змея. Змея это не обладала умом, а только и знала, что свое предназначенье. Предназначенье же змеи было в том, чтобы съесть всех завистливых грешников. Как же отличала она завистливых грешников от тех, кто не был таковыми? Во-первых, не надо было ей особо отличать, потому что практически все, живущие в то время на Земле, были завистливыми грешниками, а во-вторых, не отличавшаяся умом змея была наделена особым зрением – она видела в желтом свете всех тех, кто завидовал и кто грешил. Не удивительно, что весь мир представал для нее окрашенным в желтые тона. При всем желании такой мир красивым назвать нельзя. Но змея привыкла. Привычка вела ее от Севера на Юг, потом с Запада на Восток. И всюду, где только она проползала, она съедала всех тех, кто представал взору ее в желтом свете. Боги же, глядя на все это, ужасно горевали. Они же создали когда-то людей во славу себе и миру, а теперь эти люди исчезали в чреве глупой змеи. Но боги сами так решили – решили, что человечество должно быть наказано за грехи и за зависть. И человечеству ничего не оставалось, как принять наказание это должным образом. Скоро змея исполнила свою миссию. Съела всех, кто виделся ей в желтом цвете. С этого момента людей на Земле не осталось. Но что это? Змея видит, как идет человек – идет себе по дороге, мешок за плечами, на лице улыбка и добрые-предобрые глаза. Змея уже было устремилась съесть этого человека, да только оказалось, что есть его нельзя – в глазах змеи человек этот окрашен был не в желтый, а в зеленый цвет. Неужели праведник? Неужели никому не завидует? Это было правдой – последний человек в этом мире никогда никому не завидовал и никогда (ну или почти никогда) не грешил. Тогда богам ничего не оставалось, как забрать змею к себе на небеса и глубоко задуматься над тем, что делать дальше. Ведь когда закончится жизнь последнего человека на Земле, человека праведного и независтливого, то Земля совсем опустеет. Спрашивается, что же думали боги раньше, когда посылали змею на Землю. А раньше они не знали, что в ком-то еще не поселилась зависть и грех кем-то еще не завладел (ну или почти не завладел). Долго думали боги и решили они так: пусть этот последний человек на Земле идет в Африку, там пусть найдет самое большое дерево, заберется на его макушку и будет оттуда кидать вниз плоды этого дерева – гладкие орехи. Так и поступил независтливый праведник, послушный воле богов: пошел в Африку, нашел дерево, забрался на него и стал кидать вниз орехи. Из орехов стали получаться люди – мужчины и женщины. От них пошли еще люди, и еще, и еще… Жизнь вернулась на Землю. Жизнь оказалась неистребима. Впрочем, вместе с жизнь очень скоро вернулись греховность и зависть. Они тоже оказались неистребимы. И даже богам ничего не оставалось, как признать это.
Бедному мальчику сироте в его деревне было очень трудно, неуютно, грустно. Пока мама его была с ним, хоть и бедно было, а все же чувствовал себя сирота в безопасности. Но вот не стало мамы. Хворала она, все кашляла, а потом и кашлять перестала – устала кашлять и ушла туда, откуда никто не возвращается. Тогда стали все обижать сироту. Куда он не приходил, отовсюду его гнали. Своего же дома у бедного сироты никогда и не было. А мы с вами знаем, что если кого гонят в мире людей, то обретает он спокойствие где-нибудь подальше от этого мира. Тому, кому хорошо в доме, в лесу плохо – страшно, темно, сыро. Но тому, кому в доме плохо, тому в лесу будет хорошо. Так повелось испокон веку. И не то, что бы наш сирота знал это, однако как-то это чувствовал. И повинуясь чувствам, вышел он как-то из деревни и пошел к дальнему лесу, куда даже мужики деревенские ходить боялись, потому что там жил Леший, а Леший не любил гостей. Несчастному же сироте было все равно – Леший так Леший. Пусть, если захочет, этот Леший съест его, пусть в землю закопает, утопит в луже лесной или повесит на ближайшей сосне. Теперь уже все равно, ведь жизни не стало, когда не стало мамы. Нет месте среди людей сироте, пусть и вовсе тогда на земле места не будет. Так думал мальчик, когда приближался к лесу. Лес стоял стеной, и казалось, что он хмурится, едва завидев сироту, одетого в какое-то тряпье. Даже Солнце возле леса стеснялось светить и греть во всю мощь. Даже ветер медлил со своим дуновеньем. Птиц же в этом лесу не было вовсе – страшен был этот лес. Но страшнее была деревня, оставшаяся позади и в прошлом. И шагнули сирота за опушку темного леса. И пошел, не разбирая дороги, и очень скоро в глубине среди вековых сосен увидал избушку и сидящего подле нее старика – зеленого всего, обросшего волосами и очень грязного. Но не испугался сирота, а подошел к старику и поклонился в ноги. Леший – а это был именно он – поклонился в ответ и пригласил мальчика в избу. Там велел строго Леший сироте навести порядок в горнице, печку протопить, наносить воды и сварить кашу. Мальчик к труду был приучен, все сделал, что велел ему Леший, а потом по велению Лешего лег спать. На утро все повторилось – вновь велел Леший прибираться в избе, печь топить, воду носить, кашу варить. И все исполнил сирота. Так продолжалось ровно неделю. На седьмой день Леший вытащил откуда-то сундук, открыл крышку, а там золото да камни драгоценные. Дал он все это богатство сироте и велел возвращаться в деревню. Мальчик повиновался. А когда вернулся, то деревни не узнал. Жили там люди другие совсем, не те, что прежде. И себя сирота, стоило ему посмотреться в воду, не узнал тоже. Но быстро догадался – прошло не семь дней, а семь лет. И за эти семь лет все изменилось. Никто теперь из деревни его не прогоняет; напротив – все ему рады. А он богат, красив, но главное – добр и мудр. Стал юноша жить в своей родной деревне в радости и в почете. И с той поры всем известно: сирота, гонимый и слабый, в конечном счете всегда достигнет благополучия.
И в эту субботу в городе все готовят кашу. Так издавна заведено, что первую субботу месяца жители города посвящают приготовлению этого замечательного блюда из манной, ячневой или гречневой крупы. Каша варилась в каждой кухне, и из каждой трубы шел такой чудесный запах, что даже очень сытый человек останавливался и подолгу принюхивался, глотая слюнки. Что уж говорить о людях голодных, которых судьба заносила в город в субботу, – бывали даже случаи, что эти люди от голода падали в обморок. Хорошо еще, что горожане наши – сплошь народ добрый, всегда готовый помочь и уж чем-чем, а кашей поделиться всегда рады: хоть манной, хоть ячневой, хоть гречневой. И самое главное, чего горожане в первую субботу каждого месяца стараются не забыть заранее приготовиться масло. Все ведь знают пословицу о том, что кашу маслом не испортишь. И наши горожане тоже знают эту пословицу. Но не только согласной ей заранее к первой субботе месяца готовят масло для каши, а еще и потому, что как-то раз случилась одна история. А причиной случившегося стало как раз то, что одна хозяйка забыла к субботе заранее купить масла. Уже поставила молоко в печь, уже крупу приготовила – ячневую. Да вспомнила, что маслом не запаслась. Ринулась в лавку, что была напротив ее дома, одна лавка была закрыта – хозяин варил кашу и, чтобы не отвлекаться, запер все двери. Побежала тогда незадачливая хозяйка на соседнюю улицу, где были сразу четыре лавки, торговавших продуктами, но и там все двери были закрыты на большие замки, потому что и там хозяева лавок варили свои каши – была ведь первая суббота месяца. Что было делать бедной кашеварке? Вернулась она домой и решила, что хотя бы один раз можно будет сделать кашу и без масла. Засыпала ячневую крупу в молоко да и стала кашу варить. Каша варилась как обычно – пыхтела, свистела, булькала… И все ждала и ждала – ждала, когда же, наконец, положат в нее масло. Каша ведь не знала, что нерадивая хозяйка нынче решила обойтись без масла. Так без него каша и сварилась уже почти, пока не зашла к кашеварке соседка, у которой каша была готова чуть раньше. Тогда-то наша каша из своей печки и услыхала разговор двух кумушек про масло, и узнала каша, что сегодня ей придется обойтись без масла. Что может быть для каши ужаснее? Рассвирепела тут наша каша в котелке и давай раздуваться и раздуваться. Хозяйка хотела было вытащить котелок из печи, однако было уже поздно – каша рассвирепела до того, что всю печь большую русскую собою заполнила, а как хозяйка отворила печь, так каша сразу и хлынула на шесток, с шестка на пол, разлилась по всему полу. И как пол заполнила, так устремилась в окна и в дверь, потекла по улице, потом по другой, вползала густою массой в дома и никуда уходить не желала. Горожане наши тем временем спасались на крышах своих домов, куда каша пока еще не могла добраться. Каша же злилась и сердилась, готовая на все только потому, что ей не дали масла. Хорошо, что в ту пору шла из близлежащей деревни маленькая девочка, – несла эта девочка с собой горшочек масла, в подарок бабушке. Увидала девочка, что творится в городе, сразу горшочек открыла и кашу маслом угостила. Тут каша и присмирела, и вернулась в печку к забывчивой хозяйке. В тот раз все обошлось, но памятуя о том случае, каждую первую субботу месяца горожане наши не забывают теперь запасаться маслом заранее и в изобилии.
Жил на свете мальчик по имени Мартин. Жил в деревне, что стояла неподалеку от замка. А в замке жила очень красивая девочка по имени Изабелла. И Мартин буквально застывал на месте и стоял так, раскрыв рот, когда девочка эта появлялась на башне погожим летним днем. Как же радовался юноша таким вот минутам! О большем же он не мог и мечтать, потому что девочка эта была самая настоящая принцесса, дочка здешнего короля, а мальчик Мартин был сыном простого крестьянина. Вот и приходилось бедняге Мартину довольствоваться теми редкими минутами, когда доводилось ему лицезреть прекрасную Изабеллу на башне замка. Из года в год любовался Мартин на Изабеллу, а та, скорее всего, даже и не догадывалась о существовании человека, который ее столь искренне любит, – не видела Изабелла с высоты своей башни добродушного Мартина. И все же что-то чувствовала Изабелла, ведь не зря же она год от года все чаще и чаще покидала свои покои и выходила на башню замка, подолгу вглядываясь в заливные луга внизу, в петляющую речку, в раскинувшиеся повсюду крестьянские домики. Мартин из мальчика превратился в юношу, помогал отцу в поле и на пастбище, где легко управлялся с целым табуном лошадей. И вот одна из лошадей как-то раз прямо в поле разродилась. На руках у Мартина в тот день оказался малыш-жеребенок, жалки такой и весь-весь белый. Мартин сразу его и назвал Беликом. И стал Мартин сам Белика воспитывать. Жеребенок был славным и добрым, любил поиграть, попрыгать, порезвиться. И Мартину нравилось проводить время во своим новым другом. Когда же жеребенок подрос и стал почти что взрослым конем, то Мартин стал приучать его к седлу. Белику нравилось, что он может катать своего хозяина, а Мартину нравилось кататься верхом на белом коне. Особенно любил Мартин проехаться во всей красе под самыми стенами замка в тот час, когда там стояла Изабелла, ставшая в ту пору дивной красавицей, каких и свет не видывал. Тут уже и Изабелла не могла не заметить юношу, что на таком дивном белом коне ездил подле замка. Золотые лучи солнца играли в гриве Белика так, как обычно бывает, когда красавица надевает на себя украшения из золота и из серебра. Белик же словно почувствовал на себе взгляды прелестной девушки, а кроме того, почувствовал, что эти взгляды важны и нужны хозяину. Тогда и случилось невероятное – Белик встал на дыбы, оттолкнулся от земли что было силы и взлетел над заливным лугом, взлетел так высоко, что Мартин оказался прямо возле прекрасной Изабеллы. Как же она был очаровательна! Девушка при виде коня вскрикнула, но увидев седока, не могла уже сдержат восхищенья его статью. Это была любовь с первого взгляда. Белик не мог долго висеть в воздухе и скоро вместе с Мартином вернулся к подножью замка. Но уже на следующий день отец Мартина, набравшись храбрости, явился к королю в замок – сватать для сына принцессу. И не была бы сказка сказкой, если бы не закончилось все хорошо для влюбленных – Король дал согласие и вскоре Мартин и Изабелла стали мужем и женой. И жили они долго и счастливого. И всегда в почете был у них добрый конь по имени Белик.
Вторая неделя
Крестьянин Тимофей справедливо на деревне слыл человеком работящим и добрым, что в наше время очень большая редкость. В холодные зимние месяцы Тимофей ладил свои нехитрые орудия труда, избу укреплял, когда в том была необходимость, а как наступала весна, так тут уж каждый день проводил Тимофей в поле – вспахивал, потом засевал, чтобы к осени урожай был обильным. В жаркий же месяц июль Тимофей заготавливал сено для своих коз и овец. С детства Тимофей больше всего на свете любил как раз это вид сельского труда. Очень нравилось крестьянину вставать вместе с июльским солнышком, брать ладную косу свою и идти на дальний луг, чтобы там до самого полудня в душистой траве этой косою размахивать, сознавая, что будущей зимой его дорогие козы с овцами без пропитания не останутся. Даже слепни с оводами, каковых в июле завсегда на солнцепеке в избытке, не мешали Тимофею косить траву – то ли привыкли они к нему, то ли казался он им невкусным, а вот не кусали, даже не приставали к крестьянину. Односельчане удивлялись этому – их-то слепни с оводами кусали ужасно больно – но объяснить, почему так происходит, не могли. Когда же спустя несколько дней после начала косьбы луг был выкошен, то Тимофей занимался вплотную сушкой травы. Нет, конечно, он сушил травы и пока косил – куда же, спрашивается, девать ту траву, что уже скошена, не оставлять же просто так. Но всерьез этим делом заниматься крестьянин начинал только после того, как косьба заканчивалась полностью. На сушку тоже уходило несколько дней, потом сено складывалось в стога, которые Тимофей оставлял на лугу до самой осени, а осень на телеге вывозил к себе в сарай – так было сподручней для того, чтобы зимой сено для коз и овей было всегда под рукой. В этот год Тимофей сделал все как обычно: выкосил луг, высушил траву, сметал сено в стога и оставил стога посреди луга. Всего стогов, как уже повелось с годами, вышло целых пять. Но вот раз в середине августа ехал Тимофей через свой луг, смотрит и глазам не верит – стогов стоит только четыре. Что же это такое? Озадачился Тимофей и на следующий день снова поехал на свой луг – так и есть: теперь стогов уже всего лишь три. Стало быть, ночью кто-то вывозит сено! И тогда Тимофей приехал на луг поздним вечером, затаился и стал ждать. Около полуночи, как Тимофей и загадывал, послышались по подрастающей уже траве мягкие такие шажки. Ночь лунная была, потому не составило труда Тимофею разглядеть маленького человечка с большими и печальными глазами. Человечек прокрался к стогу, что стоял ближе всего к лесной опушке, с легкостью невиданной оторвал весь стог от земли, взвалил себе на плечи и потащил. Понял Тимофей, что этот человечек – сам Полевик. Понял и улыбнулся, потому что знал старинное заклинание на Полевика. Как только шепотом крестьянин это заклинание произнес, так тут же Полевик с проворством небывалым развернулся и потащил стог назад, поставил его на место, убежал куда-то и вскоре появился с двумя ранее украденными стогами. Их тоже поставил на лугу, поклонился Тимофею, но не исчез, а остался – остался для того, чтобы с этого момента помогать крестьянину, охранять его стога. И поступил так Полевик вовсе не из-за того, что услыхал заклинание, а из уважения к Тимофею, ведь был Тимофей работящим и добрым, а эти качества даже к полевиков в почете.
Старый капитан не один десяток лет водил свой корабль по бескрайним просторам морским и океанским. Казалось, в морях и океанах не осталось уже таких мест, в которых не побывал бы наш капитан. С командой капитан был строг, но справедлив, стихии не боялся, но уважал море и его обитателей. И море до поры до времени было добрым к кораблю, которым командовал старый капитан. Раз случилось кораблю проходить недалеко от экватора мимо острова, который издалека казался так прекрасен и дивен, что не свернуть в его сторону было ну просто невозможно. Сначала остров это увидал с мачты мальчик-юнга, потом и другие матросы тоже увидали. И стала команда просить своего капитана хотя бы на часок заехать на этот остров, посмотреть вблизи на эти деревья, которые кажутся такими прекрасными издалека. Было у старого капитана предчувствие, что не стоит кораблю сворачивать с курса – ждет возле этого острова команду что-то неладное. Но капитан был человеком добрым и уступил просьбам матросов – скомандовал повернуть в сторону острова. Было же предчувствие неспроста – совсем немного оставалось до берега, когда корабль вдруг ткнулся резко во что-то твердое, покачнулся, едва не уронив мачты, и замер. Корабль сел на мель. Капитан знал, что на этом участке моря очень долго еще не будет никаких других кораблей. Ждать помощи было неоткуда, самим же со спасением корабля было не справится. Много видел капитан на своем веку, доводилось и сидеть на мели его кораблям, но вот так сесть, как случилось нынче, пришлось впервые – старый капитан сразу понял это по расположению судна и по тому, как дул нынче ветер. Задумался капитан, но сколько не думал, а придумать так ничего и не мог. Команда же надеялась на своего капитана. Все ждали, что он скажет. И никому из команды даже в голову не приходило, что капитан может сдаться, опустить руки. Капитан ж хмурился все больше и больше. И когда уже готов был капитан встать и признаться перед своей командой, что выхода он не видит, тут вдруг откуда-то к кораблю приблизилось несколько дельфинов. Дельфины едва взглянули на судно и стали посвистывать так, как умеют эти животные. И на свист стали подплывать с разных сторон другие дельфины. Собралось их так много, что казалось, будто вблизи корабля не осталось воды совсем, а были только дельфиньи гладкие спину, украшенные строгими плавниками. И вот все эти дельфины словно по команде ткнулись в корму корабля, ткнулись так сильно, что корабль покачнулся и враз сошел с мели на глубокую воду. Вся команда, не исключая старого капитана, дружно зааплодировала дельфинам. Корабль стал набирать ход, дельфины же еще некоторое время сопровождали движение судна по зеленоватым волнам моря. Потом дельфины отстали, и корабль плыл уже в одиночестве. Матросы размышляли, почему дельфины поступили так, однако ответа найти не могли. Капитан же молчал. Старый капитан знал ответ, но никому его не говорил. Много лет назад капитан спас маленького дельфиненка от злой акулы – отпугну ее выстрелом из ружья, когда та уже собралась проглотить малыша. Дельфины же помнят добро. Капитан знал это. И среди тех дельфинов, которые столкнули корабль с мели, узнал капитан и спасенного им дельфиненка. Только теперь это был уже не малыш, а взрослый красавец-дельфин с умными и чистыми глазами.
Фридрих был очень хорошим кузнецом. И не мудрено – ведь и отец его, и дед, и прадед, и даже дед деда и дед прадеда тоже были кузнецами. Много поколений семья Фридриха трудилась в этой кузнице, радуя местных жителей и заезжих гостей плодами своей работы. Всем же, кому доводилось бывать в кузнице Фридриха, не мог не броситься в глаза царивший повсюду порядок: пол был чист выметен, не полках, что крепились к стенам, не было ни пылинки, инструмент был уложен, как говорится, один к одному. Даже огонь в кузнечной печи, казалось, всем своим видом излучает порядок. Сам Фридрих тоже, несмотря на то, что работал весь день с утра до вечера, был всегда опрятен и чист. И был добр ко всем, никогда ни на кого не сердился и не злился. Была у Фридриха жена, которую он очень любил, были три дочери и сын, которому в будущем тоже предстояло стать кузнецом. Раз как-то вышел Фридрих из своей кузницы, чтобы немного передохнуть, и прихватил с собой любимые клещи. Сел на скамью у двери, а клещи положил рядышком с собой. Вдруг невесть откуда слетела громадных размеров серая птица. Кузнец от неожиданности только и успел, что прикрыть рукою лицо. Птица же когтями своими огромными подхватила лежащие рядом с Фридрихом клещи и взмыла вверх – только ее и видели. Опечалился добродушный кузнец – клещи были уж больно хорошие, привычные. Где теперь возьмет он такие же? И решил тогда Фридрих пойти в ту сторону, куда улетела огромная серая птица. И уже к вечеру того же дня добрался кузнец до подножья высокой горы. Понял Фридрих, что на ее вершине и живет та самая птица, что украла клещи. Не долго думая, стал кузнец пробираться горной тропой на самый верх. А пока пробирался – стемнело. Но сами небеса нынче благоволили Фридриху – ниспослали яркую и полную Луну, которая осветила вершину гору, когда туда вскарабкался кузнец. На вершине, и правда, оказалось птичье гнездо. Хозяйки – серой птицы – не было на месте. Но за то в серебристом свете Луны к радости Фридриха поблескивали в гнезде его любимые кузнечные клещи. Фридрих взял их и положил в заплечную сумку – теперь никуда не денутся. Но что это поблескивает чуть в сторонке? Кузнец подошел поближе и увидал сундук, из-под крышки которого видны были драгоценные камни. Впрочем, сокровища Фридрих брать не хотел. Зачем они ему? У него и так все есть. Но тут в гнездо медленно спустилась с неба большая серая птица, человеческим голосом сказала она Фридриху, что сундук это принадлежит теперь ему. Пусть, дескать, кузнец не стесняется – такова награда за его доброту, за честность и за трудолюбие. И Фридрих согласился взять сундук. Хоть и была ноша тяжела, а к утру уже был кузнец дома. Однако спать не спешил – хоть и стал он богат, а надо вновь идти в кузницу, делать свое дело. Камни же драгоценные пусть себе лежат – будет дочерям славное приданное.
Жил на свете бедняк, беднее которого, пожалуй, на всем свете не было. У иных бедняков есть хотя бы что-то – у кого денежка, у кого одежонка какая никакая, у кого вещичка хотя бы малая. У нашего бедняка не было, можно сказать, ровным счетом ничего. Нет, порою у него и денежка появлялась, и вещица какая-нибудь заводилась, а уж рубище на теле надето было всегда – пуст старой и дырявое, но ведь было же. И все же был самым бедным на всем свете тот бедняк, потому что как только денежка у него появлялась, он ее тут же отдавал тому, кому, как он считал, денежка эта нужнее. То же самое делал бедняк и с вещицами, которые иногда к нему попадали, – отдавал эти вещи он другим беднякам. Такой вот он был щедрый и добрый. Если же видел бедняк, что кто-то нуждается в одежде, то снимал с себя в буквальном смысле последнюю рубашку и отдавал тому, кого считал нуждающимся. Оставался наш бедняк наг – да и что с того, ведь даже в самую лютую зиму может согреть человека его же собственная доброта. И жизнь была по-своему добра к бедняку: хоть был он часто голоден, а не хворал никогда, хотя и было тяжело, а мыслей грустных у него не водилось. И никогда – ни в голоде, ни в холоде – не роптал бедняк, был он в долей своей образцом смирения. И даже славился смирением своим на всю округу. Так, если вдруг случалось, что кто-то – куда как более богатый – начинал возмущаться по поводу доли своей, то в пример ему ставили нашего бедняка. И тут уже даже самый горделивый и высокомерный человек смирял свой характер и покорно подчинялся своей судьбе. Так и жил бедняк в лютой бедности, но служил примером для многих. И раз вышло так, что на дороге в пыли нашел наш бедняк серебряный пояс. Хотел сразу же он пояс это по обыкновению своему отдать другому бедняку, который нуждался, как наш бедняк считал, куда как больше его самого, но для начала решил приметить это серебряный пояс на себя. И стоило только пояс надеть, стоило застегнуть замочек, как вдруг случилась метаморфоза с нашим бедняком – разом стал он прекрасным принцем. И уже не дороге пыльной он стоял, а стоял посреди шикарного зала в прекрасном дворце. Всюду были придворные и фрейлины, в золотых вольерах пели дивные птицы, по углам зала били светящиеся фонтаны, а оркестр играл такую удивительную по красоте мелодию, какую, казалось, ни один человеческий ум придумать не в состоянии. И все вокруг радостно смотрели на бедняка-принца, кланялись ему низко и говорили в его адрес лестные слова. Тут распахнулись двери, и сухопарый старик в ярко-оранжевом костюме объявил о начале званого обеда. Принц, а за ним и все остальные проследовали в другой зал, где столы уже были накрыты и буквально ломились от яств. Однако почему принцу-бедняку не хотелось есть. Совсем же горько стало ему, когда вдруг, глядя на все это великолепное изобилие, припомнил он всех тех, кто сейчас скитается по дорогам в нищете, кто на папертях церквей просит денежку, кто ходит по богатым домам в поисках кусочка хлеба. И так горько сделалось принцу, как никогда не бывало в те поры, пока был он самым распоследним из всех бедняков, какие только есть на свете. Встал тогда прекрасный принц, вышел из-за стола и снял с себя серебряный пояс. Пояс тотчас исчез, а сразу вслед за ним и вся роскошь и все люди исчезли, а бедняк вновь стоял на пыльной дороге в своем ветхом рубище. И был он самым счастливым человеком в мире.
Тундра здесь такая, что конца края ей не видно. Зимою до самого горизонта только один снег, потому что деревца в тундре такие маленькие, что снег даже небольшой их укрывает по самую макушку. Летом же тундра на пару месяцев освобождается от снега – тогда травка пробивается, тогда и маленькие деревца зеленеют, тогда, наконец, и солнышко в здешних краях не столь уж редкий гость, как думают некоторые, кто не севере не бывал, а только слыхал всякие рассказы о здешних морозах. Северное лето коротко, да за то оленю ту сущее раздолье – что уж говорить. Зверь он неприхотливый – есть немного ягеля и хорошо. А если уж близко водопой, то и совсем славно жить оленю в мире нашей тундры. А холод или летнее тепло, так то оленю и не важно совсем. В холод не мерзнет, потому что мех олений греет, а если вдруг теплее становится, так тот же самый мех позволяет температуру тела оленьего сохранять на должном уровне. Вот и ходят круглый год стада оленей по тундре, ведомые мудрыми и смелыми пастухами. И обычно олени пастырям своим бывают послушны. Но раз случилось так, что стал один пастух стадо свое пересчитывать и одного оленя не досчитался. Куда же мог подеваться этот олень? Ведь вся тундра, куда взор не брось, как на ладони. Стало быть оленю было просто не убежать далеко. Отвел тогда пастух стадо в загон, а сам направился на поиски ушедшего оленя. Едва отошел от стойбища пастух, как встретил самого мудрого северного жителя – Белого Филина. Пастух знал, что встретить в тундре Белого Филина означает большую удачу, а иногда – и перемену в судьбе. Знал пастух и то, что Белый Филин не только понимает человеческую речь, но и может говорить на человеческом языке. Потому низко поклонился пастух Белому Филину и рассказа о своей беде – поведал о беглом олене. Белый Филин задумался ненадолго, а потом поднялся в воздух и велел пастуху идти туда, куда он, Белый Филин, ему укажет. Так и шел пастух за летящим Белым Филином по бескрайне тундре несколько часов. Уже настал вечер, за ним приближалась ночь, оленя же все не было видно. Но пастух не роптал – он помнил все те рассказы, что еще в детстве слышал о Белом Филине. И знал пастух, что Белый Филин его не обманет, а приведет туда, куда нужно. И хоть усталость уже брала свое, но пастух шел и шел. А Белый Филин все летел и летел. Когда же совсем стемнело, то увидал пастух своего оленя, мирно пасущегося не мелкотравье. Вновь, как и при встрече, низко поклонился пастух Белому Филину. И вместе с оленем вернулся на свой стойбище. Белый Филин же улетел куда-то еще дальше в тундру. Однако уже на следующее утро понял пастух, что встрече его с Белым Филином не прошла даром – ощутил он вдруг в себе силу невиданную, но не физическую силу, а духовную. Вдруг стал он видеть будущее, разом научился исцелять людей от разных недугов. Да, недаром говорят в народе, что встреча с Белым Филином изменяет судьбу человека. Так случилось и с пастухом, который не только нашел оленя тогда, но и благодаря обретенным способностям стал шаманом.
В деревне нашей все мужчины сплошь охотники. Едва мальчик подрастает, как отец берет его с собой на охоту. Бывает, что охотятся на птицу или какого пушного мелкого зверя, но все же куда как больше любят промышлять зверя крупного и хищного. Почти в каждом доме в деревне нашей найдете вы шкуру медведя. И иногда охотникам наши такие громадные медведи встречались, что от одного вида их делалось страшно. Но охотники – народ смелый, даже самый огромный медведь им настоящего охотника не испугает. Да и чего бояться? Ведь у охотника есть ружье. Когда же заходит кто в гости в нашу деревню, то иногда бывает, что всякие вопросы начинает охотникам задавать: дескать, не жалко ли зверя убивать, или честная ли схватка, когда животное безоружно, а у охотника есть ружье? Обыкновенно наши охотника не сердятся на такие вопросы, а только смеются над гостем, считая любопытство его праздным. Ну что, скажите на милость, взять с человека, который знать не знает, что такое охота, и который в дикой природе зверя даже отродясь не видывал? И случилось однажды, что в одном семействе из нашей деревни гостил дальний родственник, старичок один. Стал этот старичок задавать такие вопросы хозяину дома – бывалому и прославленному охотнику. Когда же тот стал отшучиваться, то старичок тот тоже будто в шутку возьми да и предложи хозяину самому примерить на себя шкуру зверя, например, медведя. А охотник взял да согласился – от чего же не примерить? Тем более, что шкура – вот она. Огромная такая, висит уже не сколько лет на стене в избе. Когда-то медведь этот охотником был убит, мясо, как водится, было съедено, а шкура вот осталась и была то ли тепла, то ли для красоты, а пуще – ради хвастовства повешена на стену. И стоило только хозяину дома примерить на себя эту шкуру, как случилось чудо – разом шкура прилипла к телу будто всегда на нем была, руки и ноги обернулись косматыми медвежьими лапами, а голова стала совсем походить на голову медведя. Попытался было охотник что-то сказать, но вместо слов вырвался у него медвежий рык, повергший в трепет всех домочадцев. И только гость старичок улыбнулся хитро да и исчез, словно его и не было. Стало тогда понятно, что никакой он не родственник, а самый настоящий волшебник, даже, может быть, колдун. Медведь же новоявленный сообразил, что в избе человеческой ему делать нечего. Рыча выбрался он наружу и направился к лесу – может быть, там удастся снять заклятье волшебника. Ну а то, что это было заклятье, в том сомнения не было. В деревне же тем времени увидали, как в сторону соседского леса спешит огромный медведь. Собрались тогда все мужчины, за рядили ружья, спустили собак и кинулись медведю вслед. Весь день охотники преследовали по лесу того медведя, но большой медведь оказался хитрее – удавалось ему уходить каждый раз и от людей с ружьями, и от злых охотничьих собак. Когда же стал приближаться вечер, то и охотники, и собаки устали и решили расходиться по домам. Поняли они, что медведя им этого не словить. Медведь же вошел во вкус – понравилось ему очень дурачить людей, понравилось хитрить с теми, с кем еще недавно он, будучи человеком, был вместе. И решил тогда бывший охотник, что не будет он больше возвращаться к людям, а останется навсегда медведем. Так он и сделал. И теперь в окрестных лесах можно встретить огромного бурого медведя, которого еще ни одному человеку перехитрить не удавалось. И никогда не удастся.
Жил на огороде себе червяк. Жил и горя не знал. Хорошо жилось червяку – ползай себе по картошкой и морковкой да ешь черную землю столько, сколько захочется. Впрочем, когда казалось червяку, что земли съедено слишком много, то что-то вдруг червяка останавливало будто; словно какой голос внутренний говорил червяку, что больше ему черной земли есть нельзя. И червяк тогда останавливался и спокойно себе под картошкой с морковкой спал, пока вновь его не одолевал голод и пока вновь не наедался он черной земли. Так продолжалось всю жизнь червяка и длилось бы верно еще до самой червяковой смерти, если бы только как-то раз червяк, почти что насытившись черной землей, не лег бы по обыкновению спать, а взял да и продолжил поглощение черной земли. Ел и ел, ел и ел, ел и ел. Понял уже, что наелся. а все равно ел. И до того много съел в тот раз червяк черной земли, что взял да и разом стал змеей – самой настоящей змеей, черной как та земля, что съел он еще будучи червяком. Ну а как только стал змеей, то сразу понял – не следует ему сидеть на огороде под картошкой с морковкой, а надо выбираться туда, где свет и где много воздуха. Так змея и сделала – выбралась наружу и поползла, как будто изначально была рождена ползать. Ползала змея себе ползала, как вдруг увидала на своем пути ежика. А раз теперь червяк стал змеей, то сама стать была ему всякого встречного – тем более если этот встречный ежик – жалить. Так змея и сделала – укусила ежика, но тот рассмеялся в ответ и убежал по своим ежиным делам. Загоревала тогда змея, когда поняла, что зуб у нее совсем не ядовитый, а значит, и змея она не настоящая; вспомнила змея, как была червяком, как жила на огороде под картошкой и морковкой, как ела землю черную, а наевшись – спала. Так грустно змее сделалось, что червяком она быть уже перестала, а змеей так и не стала. Куда же ей, бедной, теперь податься? Не назад же на огород идти, чтобы снова стать червяком. А может, правда, податься на огород? Долго думала змея, как ей быть – просить ли у высших сил ядовитый зуб или же вернуться в родную черную землю под картошкой и морковкой. Думала так, думала, да только ничего не придумать так и не смогла. На родину ей не хотелось совсем – уж больно глупым было существование среди черной земли, где кроме еды и сна ничего не было. Но и ядовитый зуб уже не казался заветной мечтой. Чем больше думала змея, тем меньше хотелось ей жалить всяких ежиков и белочек. Зачем обижать их? Так настал вечер, а вечером змея повстречала другую змею – щечки у той змеи были оранжевые. Змеи подружились. Оказалось, что и встреченная змея тоже жалить не умеет и зовется ужом. И живется ужам совсем неплохо – они никого не обижают, но и их тоже никто не обижает. Кто же может обидеть столь безобидное существо. И понял тогда бывший червяк, что не стоит ему ни на огород к черной земле возвращаться, ни просить у высших сил себе ядовитый зуб, а надо просто оставаться тем, кем он стал – доброй безобидной змейкой, которая зовется ужом.
Третья неделя
Раз случилось, что на берегу большой и полноводной реки сошлись за водопоем два гиганта животного мира, два силача – дикий бык и буйвол. Дикий бык был черным, а буйвол – серым. Рога у дикого быка были прямыми и торчали вверх, рога же буйвола были изогнутыми и обнимали лоб его наподобие купеческой прически. Оба животных имели твердые копыта, жесткую шкуру и нелепо болтающиеся сзади хвосты. И оба были гигантами и силачами. В тот момент, когда дикий бык и буйвол встретились, обоих мучила жажда, потому, едва поприветствовав друг друга кивками рогатых голов, силачи принялись пить. Пили долго, с наслаждением и, что редко бывает даже в мире людей, а в мире животных не бывает почти что никогда, с пониманием этого наслаждения. Напившись же воды из большой и полноводной реки, подняв головы свои и посмотрев на краснеющий за речным руслом закат, а потом посмотрев друг на друга, гиганты задумались. Вообще-то таким сильным существам думать не следует, ведь они обладают тем, чего лишены многие другие, – великолепным здоровьем. А здоровье за мыслями можно ведь и растерять. Но как часто мы с вами не ценим того, что нам дано свыше! Так же и в мире животных: не очень-то дикий бык и буйвол ценили здоровье свое, раз позволяли себе иногда задумываться. Ну а на этот раз, стоя на берегу большой и полноводной реки, задумались они над одним и тем же вопросом: кто из них сильнее. А и правда – кто сильнее: дикий бык или буйвол? Разрешить этот вопрос можно было только одним способом – устроить состязание между этими гигантами. Так и сделали дикий бык и буйвол, призвав в третейские судьи старого мудрого павиана. Павиан придумал испытание – он знал, что за излучиной недавно проходившие тут путешественники оставили тяжелую черную цепь. Видимо, цепь эта была прежде в каком-то механизме, но механизм сломался и цепь пришлось выбросить – была она тяжелая и вряд ли украсила бы путешествие, будучи совсем бесполезной. Павиан самолично не поленился сходить за излучину большой и полноводной реки, чтобы притащить эту тяжелую черную цепь. А поскольку одному ему справиться с ней было не по силам, то в помощники он взял трех зебр – павиан сделал для них специальную упряжь на манер русской тройки, подвязал сзади цепь и доставил благополучно эту цепь до того места, где ждали дикий бык и буйвол. Дальше павиан велел дикому быку взяться зубами за одни конец цепи, а буйволу за другой. Когда гиганты сделали это, то по павиан скомандовал и силачи стали тянуть цепь в разные стороны. Было решено, что победит тот, кто перетянет цепь на себя. Но сделать этого никому не удавалось. Долго так тянули цепь дикий бык и буйвол, тянули до той поры, пока цепь – большая и черная – не лопнула по середине. Неужели ничья? Неужели силы равны? Ночь уже вступила в свои права, и можно бы было расходиться, но дикий бык и буйвол не хотели уходить, не определив сильнейшего. Мудрый павиан предложил им побегать наперегонки, но сколько ни бегали силачи, а получалось, что бежали всегда ноздря в ноздрю. Предложил павиан бодаться, но и тут победителя выявить не удалось. Так прошла ночь и наступило утро. И как только воды реки окрасились солнечными лучами, в небе показался орел. Поглядел он на вымотанных бессмысленным состязанием дикого быка и буйвола, поглядел на уставшего быть третейским судьей павиана, и подумал, что все-таки даже тем, у кого есть сила и здоровье, не повредит иметь хотя бы капельку ума; иметь для того, чтобы силу и здоровье направлять на пользу себе и другим.
Что такое счастье? Вряд ли можно дать такой на этот вопрос ответ, который пришелся бы по душе всем людям. Ведь не зря говорят: сколько людей, столько и мнений. Так оно и есть. И каждый, если спросить его о счастье, даст такой ответ, кои будет от ответа другого человека отличаться. Так что же просит человек, когда обращается к судьбе за ниспосланием ему счастья? А каждый просит свое что-то. Кто-то просит власть над другими людьми, кто-то семейное благополучие, кто-то удачу в делах, кто-то здоровье близки и себе… Юноша, о котором хочу рассказать, имел свои представления о счастье. Казалось ему, что счастья он лишен, а вот у всех других людей счастье есть. И казалось ему так потому, что понятие счастья сводилось для него только к одному – к обладанию деньгами, а проще говоря – к богатству. Думал юноша этот, что все его проблемы и все беды его только от того и происходят, что он беден, а вокруг люди сплошь богаты. Так ли было на самом деле, того никто не ведает. Случилось же как-то раз вот что. Судьба однажды решила сделаться к юноше благосклонной – разбудила его судьба среди ночи и велела идти в чистое поле, на самую середину его. Так юноша и сделал: вышел в чистое поле и увидал там светящийся вход под землю. Другой бы не месте юноши испугался бы и поспешил вернуться домой, но юноша наш был уверен, что там, в этом свете подземном ждет его счастье. Потому ни секунды не сомневаясь, шагнул он из темноты ночи к этому свету. И очутился он в длинном коридоре. Свет же был столь ярок, что иногда даже приходилось зажмуриваться. Юноша пошел по коридору и вскоре оказался в комнате, все углы и все стены которой заставлены были сундуками, битком набитыми серебром. У юноши от такого изобилия аж голова закружилась. Скорей, скорей набить карманы и бежать домой! Но что-то остановило юношу – ну как дальше по коридору окажется комната с еще большим богатством? Так оно и было. И юноша вскоре убедился в этом сам, проследовав в ту сторону, откуда струился какой-то небывалый свет. И очутился юноша в комнате, со всех сторон от пола до потолка заставленной сундуками с золотом. Вот оно – счастье! Набрать побольше, набрать столько, сколько можно унести… А что если дальше еще большее богатство? Что может быть дороже золота? Что-то же может. И юноша пошел дальше по коридору. Пошел к тому лучезарному свету, что исходил откуда-то издалека. Вот она – заполненная дивным светом комната. Но нет в ней сундуков, одни только голые стены. И только по середине этой комнаты маленький столик. А на столике лежит книга в красном переплете. Приблизился юноша к столику, взял книгу в руки, открыл и стал читать. Сколько прошло времени, о том никто сказать не может. Но только когда книга была дочитана до конца, закрыта и положена на место, тогда посмотрел юноша на окружавшие его стены, на свет дивный, на бегущий куда-то коридор, улыбнулся и направился домой, даже не глядя на золото и на серебро, что лежали в попадавшихся ему на пути комнатах. Понял в ту ночь юноша, что счастье настоящее, его счастье – не в богатстве, не в серебре и золоте, а в мудрости. И мудрость эту теперь навсегда была с ним.
Жил на свете принц. Он был самым обычным принцем, если только не считать того, что больше всего на свете этот принц любил не охоту, не пиры, не балы и не игры, а чтение книг и размышление над прочитанным. От рождения принц был наделен способностями к анализу того, что читал в книгах, и того, что видел в мире вокруг себя. Может быть, поэтому принц никогда не скучал – все ему было интересно, до всего было дело. В мире было столько интересного, что каждый день открывалось перед принцем что-нибудь новое, любопытное, занимательное. И все это принцу хотелось понять. И даже кое-что понять, как казалось принцу, удавалось. При помощи книг и собственных наблюдений понял принц, например, почему времена года сменяют друг друга, отчего берется гроза, почему дует ветер… Многое другое тоже смог понять принц: узнал он основы физики, математики, астрономии, философии, химии. Но больше всего на свете хотелось принцу отыскать формулу, которая лежит в основе всего мироздания. Как сделать это? Вообще возможно ли обнаружение такой вот формулы? Принц решил во что бы то ни стало отыскать если не саму формулу, то хотя бы те пути, которые ведут к ней. И стал он думать, как лучше к этим путям приблизиться. И решил идти от мельчайших деталей. Мир зиждется на живых организмах. Фауна – вот основа основ. А раз так, то следует взять от каждого представителя фауны по одной такой мельчайшей детали. Но это же невозможно, ведь в мире несметное множество животных! Но за то возможно взять такую деталь от птицы, от рыбы и от зверя. И пусть их будет только три, но иногда формулы рождались и из меньшего количества элементов. Памятуя об этом, принц взял у птицы перо, у рыбы взял чешуйку, а у зверя взял клочок шерсти. Все это и стал принц изучать, пытаясь проанализировать. Несколько недель бился принц над этими элементами, но так и не находил формулы, лежащей в основе мира, даже приблизиться к решению этой задачи не получалось у принца. Принц соединял и разъединял эти элементы, нагревал их до такой температуры, что невозможно было даже дотронуться, а потом охлаждал так, что лед по сравнению с ними начинал казаться кипятком; погружал перышко, чешуйку и клочок шерсти в насыщенный соляной раствор, а потом в насыщенный раствор сахара; подвергал даже воздействию серной кислоты и ударам электрическим током. Чего только ни делал принц с этим тремя элементами! Но результат оставался нулевым. Настал день, когда принц совсем уже было отчаялся и в отчаянии своем собрал птичье перу, рыбью чешуйку и звериный клочок шерсти вместе да и сложил в маленький сундучок, сундучок же, забравшись по стремянке, водрузил на самую верхнюю полку самого высокого шкафа, какой только был во дворце. И решил тогда принц раз и навсегда закончить все эксперименты и попробовать найти отдохновение в балах, в играх или на охоте. Не очень этого принцу хотелось, но казалось, что другого выхода нет. Вышел тогда принц из своего кабинета и пошел по коридору в залу для танцев. Но что-то заставило вдруг принца остановиться и посмотреть направо… Там было зеркало, в котором принц увидел свое отражение. Тут же лицо принца просияло. Он что-то понял! Но что? Об этом принц никому не сказал, но по-прежнему продолжал читать книгу и размышлять над прочитанным и над жизнью.
Не так много в жизни видела девочка Агата, потому что была еще пока по возрасту мала. Все в жизни было у ней впереди. Но все же кое-что она уже видела, а из увиденного более всего запомнила Агата, как однажды на празднике возле городской ратуши танцевала одна цыганка. Цыганка была молодая и веселая, а танец ее был такой зажигательный, что все, кто видел, кто видел этот танец, не могли удержаться, чтобы самим не пуститься в пляс. Но ни у кого не получалось танцевать так хорошо, как получалось у этой цыганки. Глаза танцовщицы горели, черные волосы то взмывали вверх, то опадали вниз, цветастые юбки разлетались, как казалось, по всей площади. Однако Агату больше всего поразили не глаза, не волосы, не цветастые юбки, даже на оранжевая роза, причудливо вплетенная в прическу, больше всего маленькую Агату поразили ярко красные башмачки, надетые на ноги цыганки. Башмачки эти так и мелькали, так и мелькали под звенящую музыку расстроенной гитары и под аккомпанемент щемящего сердце бубна. И решила тогда девочка Агата, что это не цыганка так хорошо умеет танцевать, а это красные башмачки заставляют ноги танцовщицы выполнять такие чудесные движения. И стала Агата мечтать о том, что и нее когда-нибудь появятся такие же красные башмачки, а стало быть, и она когда-нибудь сможет танцевать точно так же, как эта цыганка на городской площади. Знала Агата, что мама с папой непременно на Рождество что-то ей подарят. И стала она каждый вечер перед сном загадывать, чтобы мама и папа подарили ей такие же точно как у цыганки красные башмачки. Но до Рождества было еще, танцевать же хотелось уже сейчас. И вот как-то раз проснулась Агата среди ночи. Смотрит, а возле ее кроватки сидит на стульчике не кто-нибудь, а сама добрая Фея, которая, как говорили Агате мама и папа, была у нее крестной. Зачем же она пожаловала? Может быть, добрая Фея принесла Агате те самые красные башмачки? Может быть, добрая Фея решила не ждать Рождества, а надумала подарить эти башмачки прямо сейчас? Но нет – пришла добрая Фея с пустыми руками. Тогда зачем? Оказалось, что добрая Фея решила научить свою крестницу танцевать. Сама добрая Фея умела это делать превосходно. Умела она и учить искусству танца. Каждую ночь стала прилетать добрая Фея к Агате, стала обучать ее умению танцевать. Сначала Агате освоила первые танцевальные шаги, потом шаги вторые, а вслед за тем и третьи. Агата все схватывала на лету. И танцы получались у девочки просто великолепные – ни чуть не хуже, чем тогда у цыганки на городской площади. А какие дивные были танцы, исполняемые Агатой! Только вот никому кроме доброй Феи видеть этих танцев не приходилось. Тем временем в город пришла зима, а скоро наступило и Рождество. На этот волшебный праздник мама и папа Агаты подарили девочки красные башмачки. Сбылась мечта девочки! И Агата, едва только надев эти башмачки, которые пришлись точно в пору, пустилась в пляс. И все увидели, как замечательно Агата умеет танцевать. Никому не сказала Агата, что искусству танца обучила ее добрая Фея, – пусть все думают так, как думала сама Агата раньше, пусть все думают, что дело в красных башмачках.
Василий был самым обыкновенным сельским жителем – лет ему было не то, что бы много, но и никак не сказать, что мало; богатств больших не нажил, но и не сказать, чтобы бедствовал или нищенствовал; работал не очень усердно, но и не ленился, не отлынивал от труда. Семьи у Василия не было – как-то так сложилось, что в молодые годы Василий не женился, не встретил свою суженую, а потом уже и не хотелось: привык жить один, привык трудиться сам для себя и думать только о себе. А если уж человек к чему такому привыкает, то отвыкнуть бывает не просто сложно, а даже и невозможно. Так было и с Василием. И все же не живет человек, если нет у него мечты какой-нибудь заветной. Ну что это за жизнь – жизнь без мечты? Была такая мечта и у Василия – очень уж ему хотелось быть колдуном или хотя бы на худой конец волшебником. Но кто, скажите на милость, может простого нашего сельского жителя обучить основам колдовства или хотя бы волшебства? Василий такого человека не знал, но продолжал мечтать. И как-то раз один торговец, пришедший в село продавать платки, рассказа Василию, что если на лодке плыть по реке три дня и три ночи, то вскоре – на самой излучине – появится дубовая роща. В той дубовой роще, в самой глубине ее живет в дупле старого-престарого дуба старый-престарый дед. Деда этого зовут Дубовик. И дед это кое-что смыслит в колдовстве и в волшебстве. Вот хорошо бы, дескать, Василию отправиться к нему и попросить поучить всем этим делам, которые Василий так мечтает освоить. Когда мечта оказалась такой близкой к достижению, Василий вдруг призадумался. Он понимал, что если мечта сделается реальностью, то мечтою быть перестанет. А ведь жить без мечты ну никак нельзя. И все же в один прекрасный день Василий решился. Снарядил он свою лодку, взял запас пищи и отправился в путь по реке. Как и говорил торговец платками, плыл Василий по реке три дня и три ночи. И на утро четвертого дня показалась на высоком берегу, над самой речной излучиной дубовая роща. Василий пришвартовал лодку, поднялся по откосу на верх и вошел в рощу. Чем глубже заходил Василий в рощу, тем дубы становились могучее, а крона их развесистей, от чего вокруг делалось все темнее и темнее. Наконец, увидел Василий громадный дуб с большущим дуплом посреди ствола. А пока думал, что делать дальше, из дупла показался старый-престарый дед Дубовик. И стал Василий помогать Дубовику по хозяйству – не роптал, исполнял все указания деда, а дед, видя такое усердие Василия, учил его тому, чему сам Василий так хочется научиться. Так прошел год, настала пора Василию возвращаться домой. Простился он с дедом Дубовиком, пришел к реке, сел в свою лодку, которая весь этот год простояла на приколе у берега, и поплыл. И через три дня и три ночи приплыл Василий в родную свою деревню. И стал жить, куда как лучше прежнего. Это волшебство так помогло Василию? Да, волшебство. Обучился Василий у деда Дубовика плотницкому делу. А разве это не волшебство – быть хорошим плотником? И мечта при этом осталась мечтою, что тоже можно считать волшебством.
Одна маленькая девочка, звали ее Манечка, очень боялась темноты. Что же тут удивительного – многие маленькие девочки боятся темноты. Но Манечка даже среди многих девочек-трусишек по части темноты была трусишкою выдающейся. Едва только на улице под вечер начинало темнеть, как тут же у Манечки начинали трястись руки, ноги вслед за тем начинали ходить ходуном, а из глаз лились безудержные слезы. грозившие затопить всю округу. И не было в те минуты на всем белом свете существа жальче маленькой девочки Манечки. Мама, видя такое горе, всегда держала в доме запас свечей. И как только наступали сумерки, зажигались свечи всюду, куда только Манечка могла забрести – и в кладовой, и в горнице, и в чулане, и в светелке, даже на печке лежанке зажигалась свеча. Понятное дело – на улицу Манечка не выходила после заката, а если случалось выходить, то только за руку с мамой и с горящей свечой; да и то случалось это только тогда, когда всю округу освещала полная Луна. Такой вот большой трусишкой была маленькая девочка Манечка. Но вот однажды случилось так, что у Манечки родился маленький братик. Маме некогда было теперь заниматься с дочкой, потому для Манечки наняли няню – седенькую старушку очень добродушного характера. Как увидала раз няня всю ту печаль, что испытывает воспитанница ее в темноте, так сразу же призадумалась. И подумав, решила что помочь тут может только одно существо – вещая птица Ворон, чье крыло чернее самой черной ночи. И ко всеобщей радости няни была в давней дружбе с Вороном. И как-то раз позвала она эту вещую птицу в гости в дом Манечки. Ворона маленькая девочка поначалу испугалась, решив, глядя на крылья птицы, что это сама темнота снизошла средь бела дня в комнату няни. Но Ворон оказался добрым и рассказал Манечке такие сказки, каких она прежде никогда не слыхала. Вызвался Ворон помочь девочке – научить ее не боятся темноты. Но возможно ли это? Ворон знал, что возможно, – знал средство. Велел он маленькой Манечке садиться ему на спину да крепко держаться за перья. Манечка так и сделала. Тут Ворон взмахнул крыльями, вылетел в открытое окно и взмыл прямо к небесам. Дух захватило у Манечки от этого полета – так все любопытно было: и облака совсем рядышком, и земля далеко-далеко с маленькими домишками и совсем почти уже невидимыми с такой высоты людьми. Девочка боялась темноты, но высоты не боялась, потому от полета на спине Ворона ей было и радостно, и весело, и хорошо. Ворон же поднимался все выше и выше, скоро и сама Земля сделалась маленькой, за то не весть откуда появившаяся днем Луна вдруг оказалась большой-пребольшой. Когда же Луна оказалась совсем рядом, то Ворон стал Луну облетать. И очень скоро очутились птица и девочка на той самой стороне Луны, которую называют обратной. Зачем же Ворон привез Манечку сюда? Оказалось, что тут, на обратной стороне Луны, Манечку уже поджидал смешной маленький гномик. Он живет тут и занимается тем, что каждый вечер делает на Земле темноту, очень забавно проливая из розовой чашечки черничный компот. Когда Манечка увидела, как гномик делает это, то очень долго смеялась. Ворон потом благополучно вернул девочку домой – к маме и к няне. И с той поры Манечка уже не боялась темноты – да и разве можно бояться добродушного гномика с розовой чашечкой черничного компота?