Я отправился в театр – узнать, нет ли перемены в репертуаре, а Мелитта поехала трамваем в Позилиппо. Мы решили встретиться вечером в театре.

Итак, наступил спектакль, где я изображал «четырёх иностранцев» одного за другим, вызывая много смеха.

Когда представление окончилось, ко мне подошли за кулисами Мелитта, её отец Джиакомо – красивый старик с седыми усами и гладко бритым подбородком, и ещё одна девушка – её кузина, черноглазая, стройная Реджина.

– Браво, браво, Грегорио! – обратился ко мне старик. – Благодаря вам я хорошо сегодня посмеялся!.. Мне говорила о вас Мелитта… Милости просим ко мне. Будем рады. Вот завтра, если свободны, – приходите!

Я не успел и поговорить как следует с Мелиттой, но во всяком случае решил провести завтрашний день у рыбаков.

Репетиция задержала меня до часа дня, после чего я нанял лодку и поехал к небольшому рыбачьему поселку Мареккиано, за мысом Позилиппо… Когда, подъезжая к берегу, я увидал близ бесконечных душистых садов – белые рыбачьи домики, меня неизъяснимо потянуло к ним; повеяло какой-то настоящей жизнью – трудовой и сладостной.

Встретили меня рыбаки очень приветливо. В это время все они отдыхали, – и, войдя в дом Джиакомо, я ощутил одновременно радость и боль. Радость от покоя, которым веяло от всей обстановки этого мира; и боль – от сознания, что я чужой в этом мире, что моя мечта войти в него – почти неосуществима.

Пока Мелитта работала на кухне, а Реджина накрывала на стол, мы разговорились со стариком Джиакомо и молодым рыбаком Чезаре.

– Что же потянуло тебя к такой работе? – спрашивал старик. – Если ты не боялся чужой страны и возможности погибнуть в ней, – значит, что-нибудь привязывало тебя к ней?.. Что же?..

– Как что?.. Да ведь именно сознанье, что это совсем не чужая мне страна, – притягивало меня сюда… Мне казалось, что родина моя именно здесь, и только здесь… И вправду, – с первых же шагов меня встретили ласковые взоры, дружеская помощь… И поверьте мне, Джиакомо, – если я уйду отсюда снова в другие страны, потому что есть во мне неспокойная кровь скитальца, то всё-таки душа моя останется здесь, и где бы я ни был, – мечта моя всегда будет связана с Италией.

Мы ещё долго болтали; потом, после еды и отдыха, пошли на море; здесь я учился вязать сети, чинить невод; и, выплыв в глубину залива, я смотрел, как ловят тунцов и мелкую сардину.

На другой день, после двух часов, я снова отправился в деревню, но не надолго, так как был занят в театре репетицией… Шли «Женские сплетни» Гольдони, где я изображал мальчишку Мерлино, – роль со словами, которые надо было выучить назубок, с правильным произношением и чисто итальянской подвижностью…

Опять на спектакле были Джиакомо с семьёй и с друзьями; все они остались мной очень довольны, а старик предложил мне проводить их и переночевать у них.

Для меня за перегородкой устроили постель. После долгой ходьбы я сладко и крепко уснул, а наутро, проснувшись от яркого солнца и слыша где-то близ себя мягкий, певучий голос, я решил повернуть рычаг жизни в другую сторону, и остаться здесь.

Я отправился в море с рыбаками… Как-то улучилась свободная минута, и я откровенно сознался Джиакомо, что хотел бы остаться у него…

– Что же, значит – ты любишь дочку?

– Не знаю, так ли люблю, как у вас любят и как у вас понимают, – но и она мне дорога, и вся жизнь ваша дорога мне и кажется мне той самой, о которой я мечтал.

– Ну, что же, оставайся!.. Подойдёшь нам – хорошо; не подойдёшь – сам увидишь и оставишь нас! – воскликнул старик и поцеловал меня. – Что Мелитта о тебе думает – я знаю, хоть она и молчит… Ты работник, а я таких люблю. Научишься работать с нами, – и нам веселее станет, и твоей любви будет слаще…

В тот же вечер я в последний раз сыграл в комической труппе. Получив сотенную бумажку, я забрал свои немногие пожитки из гостиницы и вместе с Джиакомо отправился в лодке к ним домой. Сидя рядом с Мелиттой, я пел… И первый раз в жизни почувствовал, что родина человека – там, где родилась его любовь.