Нет, сказала Скульд, но она наблюдала эстральные циклы у лис и медведей – брачные игры, эффект запаховой дорожки и так далее – поэтому, разумеется, сделала определенные выводы.

– Ну, боюсь, ты исчерпала скудный лимит моих познаний на эту тему. Почему бы тебе не спросить у бабушки?

Наконец получив ясную причину, Скульд быстро написала Ольге. Мне свое письмо она показать не пожелала, что я счел добрым знаком, а ответ получила в течение двух месяцев, что по меркам высоких широт Арктики – чуть ли не скорость телеграфирования.

– Хочешь услышать, что она пишет? – спросила Скульд, хихикая.

Мне очень хотелось.

– Ольга говорит, что, когда к ней в первый раз пришли месячные, она подумала, что это гемофилия, как у бедного царевича. Она на четыре дня заперлась в кладовке и выходила лишь глухой ночью за едой и водой.

– Кое-что смутно вспоминается, – отозвался я. – Мама спрашивала про кухонные полотенца. Они все разом исчезли, и никто не знал, куда.

– Да, точно. Ольга надеется, что у меня будет иначе, и шлет список вещей, которые нужно попросить у дяди Чарли. Он, мол, щепетильничать не будет.

– Отличная мысль.

– Список включает книги и шоколад.

– Да уж, лекарства сильнодействующие.

Прямотой то письмо полностью соответствовало характеру Ольги и беззаботным не было. Бедняга Арвид стал жертвой смертельного ЧП: он упал с гнилых мостков и был найден несколько дней спустя. Тело запуталось в старой сети и раскачивалось под причалом. Арвиду не было и шестидесяти. Новоиспеченная вдова Ольга скучала по Арвиду и по его неиссякаемой доброте, но чувствовала себя не столько опустошенной, сколько выбитой из колеи. Поняв, что сидеть в пустом доме непрактично, она отдала себя на милость Вилмера, но решила, что нетерпимой, осуждающей свекровью не будет никогда. Когда просили, она помогала с внуками, нянчилась с ними, но на глаза особо не лезла. У Ольги были разные дела в городе, одни серьезнее других. В последние годы жизни Арвида, под давлением тех, кто ее знал и восхищался ею, Ольга устроилась секретарем в Шведскую федерацию рыболовства во внутренних водоемах и почти сразу же стала незаменимой. Теперь Ольга входила в профсоюз Шведского балтийского рыболовства, и, хотя ловлей рыбы или другой мужской работой заниматься не собиралась, заключение коллективных договоров без нее казалось немыслимым.

Скульд, в свою очередь, тотчас прониклась любовью и восхищением к моей сестре, их послания летали с очаровательной регулярностью. Но стоило Ольге предложить, чтобы внучка навестила ее в Стокгольме, Скульд отвечала нехарактерным молчанием. Ее представления о цивилизации портились от недостатка контактов, и мне не хватило совести их опровергнуть. Каждый год мы по-прежнему ездили к Макинтайру – он тоже навещал нас, порой по три раза за лето, – и даже этот суетливый лагерь, грязный и шумный, до предела напрягал терпение Скульд к жизни за пределами бесплодного севера. Ее домом был Рауд-фьорд, другого она не желала.

Наш мир, строгий и организованный, как диорама, перевернулся в 1941 году. В начале августа старший помощник капитана норвежского судна высадился на берег и сообщил, что нам нужно уезжать. Всем нам. Тапио вышел поговорить с моряком, а я по привычке остался в хижине. К моему ужасу, такая же привычка сформировалась у Скульд. Она больше не носилась по берегу с дикой безудержностью за компанию с любыми прибывшими в Элисхамну моряками. Только отметив пятнадцатилетие, Скульд «остепенилась». Она и раньше серьезно относилась к опеке Тапио, но сейчас и к работе, и к жизни проявляла ответственность, едва ли не большую, чем ее наставник. Такая выдержка обескураживала и пугала даже тех, кто знал Скульд с детства. В свою очередь, их нерешительность в присутствии Скульд лишь усиливала ее замкнутость. Она понимала, что расклад вещей теперь иной, и участвовать в нем не хотела.

В Скульд чувствовались лучшие качества Тапио и Хельги – его сосредоточенность и азарт, ее отзывчивость и обезоруживающая прямота, хотя мне казалось, что с годами Тапио в ней проявляется ярче. А мои качества в ней проявлялись? Если да, это стало бы комплиментом в собственный адрес, ведь я гордился всеми ее поступками. Скульд восторгалась известными жительницами Шпицбергена, в первую очередь Ванни Вольдстад[30], но в упор не понимала, почему они приезжали и уезжали, почему не хранили верность нашему холодному побережью. Думаю, ей хотелось сделать больше, чем они, не создавать ненужных связей и конфликта интересов, стать больше чем ровней любому охотнику Арктики.

Появление норвежского чиновника в Элисхамне полным сюрпризом не стало. Слухи поползли годом раньше. Признаюсь, когда Макинтайр сообщил мне, что немцы захватили Польшу, я не обратил внимания. Но в 1940-м, когда они оккупировали Норвегию и Данию, глаза пришлось открыть даже самым отрешенным от мира отшельникам.

– Кто такие нацисты? – спросил я тогда Тапио.

– Плохие немцы.

Я с изумлением на него посмотрел.

– Нет, они хуже обычных немцев. Это фашистская партия, ныне контролирующая перекормленную, погрязшую в предрассудках страну. В своих проблемах они винят евреев, желают отравить всю землю своим утопическим мировоззрением и перебить неугодных. Может, и хорошо, что твоего друга-анархиста уволокли в Сибирь. Никогда не думал, что скажу такое, но с русскими ему лучше.