― Я тоже. Знать, что ты там, было… по-другому.

Соблазненная сладкой глазурью, я опускаю палец в нее и облизываю.

― По-другому? Как?

― Чувствовал твое присутствие. У меня никогда не было кого-то, о ком я забочусь, кроме моей семьи.

― О, я наблюдала за тобой — за всеми твоими частями. ― Шевелю ухоженными бровями. ― Говоря о наблюдении за тобой, твоя мама действительно была обеспокоена теми плакатами.

― Какими плакатами?

― Теми, что люди приносят, чтобы подбодрить тебя. Я не думала, что это разрешено на соревнованиях по борьбе.

― Они не запрещены, но большинство людей их не приносят. Это не такой вид спорта, как футбол, где люди кричат на трибунах.

― Ну, твоя мама не была фанаткой. Она была в ужасе. Все спрашивала, как девушки могут делать предложения такому парню. Это было ужасно… я чувствовала себя виноватой.

― Ты совсем не похожа на тех девушек.

Я стону от разочарования, провожу рукой по своим длинным волосам. Перекидываю их через голое плечо.

― Я чувствовала себя такой пристыженной из-за всей этой истории с флаером, что чуть было не сказала ей. ― Придвигаюсь ближе. ― Это вертелось у меня на языке.

Его глаза расширяются, в них безошибочно угадывается блеск.

― Вот как?

― Я была так близко.

Ретт наклоняется вперед на несколько дюймов.

― Значит, мы увернулись от пули? Она бы с ума сошла.

― Венди? Ну, да. Она метала кинжалы в тех охотниц за циновками.

Наши носы соприкасаются.

― Она всегда была чересчур заботлива.