Он лежал на животе, распластав руки, и пытался определить, откуда приближается назойливое насекомое. То, что комар подлетает ближе, понять было несложно — противное зудение звучало все громче. Вернулась жажда. Батуру вновь сильно хотелось пить — хотя бы глоточек сладкого кумыса. Превозмогая боль во всем теле, он заставил себя сесть.
Только теперь стало понятно, откуда взялась эта странная тишина. Он был один. Маленький и беспомощный человек. Соринка на лице древних гор. Куда же все подевались? Почему из всех «соринок» великие горы Тарбагатая решили оставить только его? Напрасно хунтайджи прочесывал взглядом зелень свежих трав, пытаясь найти хоть одну живую душу. Тщетно. Он был совсем один.
Только все тот же назойливый комар продолжал своим нудным зудением разъедать тишину. Его писк становился невыносимым. Наконец Эрдэни увидеть его. Кровосос летел прямо на него. Батур раздраженно замахал руками, пытаясь сбить насекомое на лету. Но комар приближался и увеличивался в размерах. Вскоре стало ясно, что это вовсе и не комар.
— Не может быть! — Глаза Батура расширились в ужасе. — Снова ты!
Комариный писк звучал все громче и громче, постепенно превращаясь в детский плач, а сам кровопийца становился похожим на окровавленную тушку. Бесформенные конечности складывались в кисти и стопы, а огромный нарост в виде головы стал обретать четкие очертания. С ледяным трепетом Эрдэни заглянул в огромные, навыкате глаза карлика. Лицо надрывающегося в диком плаче существа искажала жуткая гримаса. По тельцу стекали сгустки крови. Жиденькие ниточки волос вперемешку с красной жижей прилипли к голове. Это была не его кровь. Сам карлик был цел и невредим, но продолжал истошно орать. Он тянул к Батуру короткие пухлые ручонки, хватая крючковатыми пальцами воздух.
Эрдэни хотел отшатнуться от маленького чудовища, плывущего к нему, но тело ему не повиновалось. На смену жаре пришел мороз. Хунтайджи трясло то ли от холода, то ли от страха. Чтобы хоть как-то облегчить свое состояние, он тоже закричал.
Однако уродец орал громче. Перекрыть его рыдания было невозможно. Оказавшись совсем близко, он ухватился ручонками за палец Батура и запихнул его в свой беззубый рот. Плач моментально прекратился. Карлик принялся что-то в себя всасывать. Когда Эрдэни осознал происходящее, было уже поздно — последние жизненные силы покидали его тело. Хунтайджи снова стал заваливаться набок, но уже от немощи. Теперь он мог лишь безвольно шевелить губами, умоляя только об одном — дать попить.
Тем временем лицо карлика из страдающего сделалось злым. Злость сквозила в его мутном взгляде. Лишая правителя ойратов жизненных сил, он словно мстил за что-то.
— Пи-и-ить, — еле шевеля губами, прошептал хунтайджи.
— Я отберу всю твою силу! — ясно услышал он, хотя во рту уродца все еще находился его палец. — Не я должен был умереть, а ты!
— Пи-и-ить, — застонал он. — Пи-и-ить!..
От собственного стона Батур и проснулся. Первым, что он увидел, была макушка слуги, протягивавшего ему чашу. Облизнув пересохшие губы, хунтайджи выхватил сосуд с долгожданной влагой и в несколько глотков осушил его, пролив больше половины на себя.
Глава 48. Салкам
Отправив в свой тыл две сотни всадников, Жангир с оставшимися четырьмя сотнями выступил встречать ойратов. Отряды стрелков, частично восстановленные подоспевшими кереями, заняли позиции за частоколом. Правда, теперь вместо ружей у них были луки. Но задача осталась прежней — отвлекать на себя внимание неприятеля.
Султан не спал эту ночь. Бестолково ворочаясь с боку на бок, он снова и снова обдумывал каждое движение своего маленького войска. Даже пытался вспомнить, нет ли на пути отступления оврагов, способных замедлить движение сарбазов.
Едва в мрачноватое сырое ущелье брызнули первые лучи солнца, как Жангир послал толенгита за своими батырами. Те пробыли у султана недолго, после чего каждый направился к своей сотне. Жангир хотел видеть всех своих воинов.
Сарбазы построились довольно быстро. Каждый успел хорошо выучить свое место в строю и без труда определял, где располагалась его десятка и сотня. Путались лишь еще не успевшие обвыкнуться кереи. По одному и группами они разбредались по рядам, выискивая своих. Когда все построились, Жангир заговорил. Большинство сарбазов, особенно молодых, впервые так отчетливо услышали голос султана. Сын хана Есима, его пока еще не признанный наследник говорил очень мягко. Почти вкрадчиво. Никакого бравурного тона, коим так любили щеголять степные ораторы. Напротив, казалось, султан намеренно приглушает голос. Вечно о чем-то перешептывающиеся сарбазы затаились. Некоторые даже боялись дышать, дабы не пропустить ни единого слова полководца.
— Братья мои, я не знаю, что чувствуете сейчас вы, — говорил он, — но я знаю, что чувствую я. Страх. Но не думайте, что ваш султан трус. Меня не страшит смерть от вражеского меча — я боюсь, что враг придет на мою землю, когда я умру. Посмотрите на себя — вас так мало, что почти всех я знаю в лицо, а некоторых и по именам. Я помню, например, что тебя зовут Мирас. — Султан указал рукой на невысокого юношу, затерявшегося во втором ряду. — Сохранил ли ты мой подарок?
Мирас не успел ответить, так как султан и не ждал ответа. Все так же невозмутимо он продолжал:
— Вы еще осознаете, какой подвиг совершили за эти два дня. Осознаете, потому что поймете, насколько неравны наши силы. Как бы я хотел, чтобы все казахские жигиты были храбры, как вы! Ни один враг не посмел бы даже покуситься на нашу землю! Сегодня я снова буду драться рядом с вами. Я буду частью вас, и не теряйте духа, если я паду. Деритесь так, чтобы враги решили, будто вы — бессмертны. Аруах!