Это еще что такое? Он удивился, подошел к двери, открыл – и застыл.

На пороге стояла Оля Гладкова в своем пальтишке с опушкой и в маленькой шапочке, разрумянившаяся от мороза, с поджатыми алыми губами, на бровях и опущенных ресницах серебрятся снежинки, в руках – маленький чемоданчик. Почему-то этот крошечный фанерный ящичек растрогал его, подогретого вином и Гете, просто до слез.

Герман поежился – непривычно было в кудряшках и синей майке, – осведомился, стараясь говорить сухо и официально:

– Чем обязан?

– Я к вам, – просто ответила она. – Дело в том… Герман Иосифович, вы не могли бы меня проводить?

– На ночь глядя? – строго осведомился он. – Куда вы собрались?

Она поежилась, до Германа дошло, что на улице все-таки не май месяц, а пальто у нее со времени памятной поездки на соревнования не улучшилось. Он почему-то представил ее в песцовой горжетке и аж поежился.

– Зайдите, – скомандовал он. – Итак, куда?

– В Сокольники, – пролепетала она.

«Час от часу не легче, – подумал он недовольно, – спасибо! Я там уже побывал».

– Ночью небезопасно разъезжать по электричкам, а мне, простите, не в чем сейчас и на улицу выйти, – с деланым добродушием развел он руками. – Давайте вернемся к этому разговору завтра. Вам надо успокоиться, все обдумать. Доброй ночи.

«Какой ужас, – соображала Ольга, – приспичило ему постирушки устраивать. Что же делать?»

Проще всего было бы с облегчением выбраться из флигеля и ретироваться. Однако, и это совершенно очевидно, второго шанса уже не будет, то, что сейчас может пройти, завтра будет воспринято холодно…

Повинуясь интуиции – и ничему более, – Оля вздохнула и, словно кидаясь в воду, уткнулась головой в плечо, зашептала быстро:

– Я понимаю, понимаю, я обидела вас… Простите меня, простите дуру набитую, я не хотела вас обижать, не хотела поднимать на смех. Я ушла из дома. Я не вернусь.

Он стоял оглушенный, держа руки на весу, как хирург перед операцией, и пытался уложить в голове происходящее:

– Вы меня не обидели, что вы, Гладкова, успокойтесь, что вы. Стаканчик воды?

Но Оля продолжала шептать, и ее легкое дыхание жгло кожу, как огонь:

– Мне стыдно, стыдно…

Голова у него начинала идти кругом, и с трудом удавалось сохранять спокойствие, чтобы голос звучал как положено, а не позорно: