– Ну да, маори, насколько я понимаю, быстро продвигаются к цивилизации, – вступил в беседу другой джентльмен. – Сравнение показывает, что по уровню своего развития они стоят на соседней ступени с европейцами. Стратифицированное общество, накопление материальных ценностей. Все это верные признаки относительной цивилизованности.

На этом оба джентльмена замолкли, чтобы изучить меня повнимательнее. Их пристальные взгляды заставили меня отодвинуться в сторону. На сегодня хватит.

– И вы считаете, что их лучше выставлять в живом виде, не так ли, сэр?

– Ну почему бы и нет. Хотя осмелюсь заметить, что в демонстрации некоторых формально человекоподобных существ в препарированном виде нет ничего плохого. У дикарей нет христианской души. В некоторых случаях у нас нет оснований предполагать, что они действительно являются представителями человеческой расы. Форма головы, физическая форма в целом. В их анатомии присутствуют… некие анималистические черты.

В продолжение своих рассуждений джентльмен сообщил, что его научные изыскания причастны к неким очень важным открытиям. Мне же пришлось сосредоточиться на собственном дыхании. Я обнаружил, что не могу осознать точное значение его слов. Даже Художника этот разговор явно вывел из терпения, и он посматривал на дверь. Мне не хотелось ничего, кроме как убраться подальше от этих людей.

– Я недавно видел готтентотскую Венеру в Париже. Крайне интересный экземпляр.

Это произнес первый джентльмен, и я почувствовал, что не могу не вступить в беседу.

– Однако мистер Антробус рассказывал мне, что видел ее в Египетском павильоне пару десятилетий назад. И что, она умерла вскоре после этого?

– Да, и теперь ее можно увидеть в Musée de l’Homme[68]. Над ней отлично поработали. Не совсем понимаю, как им удалось так хорошо сохранить цвет кожи. Если только не обошлось без краски и лака.

Значение сказанного доходило до меня постепенно, словно я погружался в кошмарный сон вместо того, чтобы просыпаться. Вот в каком мире я теперь жил – где не было ничего святого, где ничто не могло избежать алчных рук этих ученых мужей? Ничто из сокровищ, которые я видел вокруг, не могло их насытить – им нужно было забрать все. Даже нашу плоть. А потом? Они не успокоятся, пока не овладеют самой нашей сущностью? Нашими душами? Ибо что еще остается, когда преступается святость тела? Что же это за дикая страна?

Подозреваю, что Художник заметил засверкавшую у меня в глазах ярость, потому что потянул меня к двери, поспешно раскланиваясь по пути. Оказавшись снаружи, я согнулся пополам и попытался отдышаться, попытался подавить ужас и гнев, которые угрожали меня захлестнуть.

– Не обращай внимания, Джеймс, – сказал он. – Да, ты можешь столкнуться с подобными типами, но мы же не такие, верно? Боже мой, как чертовски опрометчиво с их стороны было так тебя расстроить.

Мне еще не приходилось слышать, чтобы Художник говорил с таким пылом, но я сомневался, что он разозлился по той же причине, что и я. По пути домой я чувствовал себя дальше от него, чем когда-либо, и в кэбе почти не раскрыл рта. Что ему было известно о тех вещах, которыми поделился со мной доктор Спенсер? Что ему было известно о людях, которые делали из других людей чучела, подобные тем, какие делали из животных для Египетского павильона? Был ли я счастлив быть игрушкой для этой Империи и наслаждаться тем, что Империя предлагала мне взамен: в этом ли заключалось все мое предназначение? Мне было стыдно, что у меня до сих пор не было ответа на этот вопрос, что, несмотря на возможность выбрать иной путь, о чем просветил меня доктор, я еще не был готов отказаться от желания обладать сокровищами, которые предлагало мне британское образование.

В ту ночь я не мог заснуть, обдумывая каждую грань явленных мне чудес – и кошмаров. Это были разные вещи, но в моем полусонном состоянии мне казалось, что они все слились воедино, отчего мой разум порхал и спотыкался о заводные механизмы и механические чудеса, которые удерживались на своих местах зловещими куклами в людском облике. Над каждой блестящей новинкой нависал мрачный призрак людей-рабов. «Доктор Спенсер, – спросил бы я, хвати у меня смелости, – мы принадлежим к старому миру или к новому?» Но, возможно, вопрос был не в этом. Позволят ли нам войти в новый мир? И можно ли нам будет вернуться в старый, если мы не захотим платить заломленную цену?