Вскоре после отъезда Художника мы договорились встретиться на моей стороне города и пройтись через Гайд-парк к реке и увеселительному парку Креморн-Гарденс. Был ранний вечер, и я ожидал, что Билли придет на площадь вместе с Генри, как он всегда делал. Но он пришел один.
– Генри дома, ухаживает за своей бедной матерью, – сказал он мне. – Но мы не же собираемся бедокурить больше обычного, а, Хеми?
– Нет. Разве можно бедокурить еще больше?
– Ну мы направляемся в увеселительные сады, и у нас с Генри был секретный план прикупить тебе там какое-нибудь развлечение.
– Вы оба нечестивцы.
– Конечно, парень, но за это мы тебе и нравимся.
Я не мог поспорить с логикой Билли. Нас ждала веселая прогулка по парку и дальше, в Челси. Я рассказал ему о
– Ну он джентльмен, это правда, но не могу сказать, что его рисунки были для меня столь же увлекательными, что и «Вождь маори в традиционной одежде». А выставки? Ну есть в них что-то чудное, потому мы на них и ходим, но осмелюсь сказать, что такая работа не хуже, чем всякая другая, за какую тебе бы пришлось браться на улице. – С этими словами Билли толкнул меня локтем. – Ему с тобой повезло. С тобой все вышло немного достовернее, чем если бы тебя там не было, немного живее. В общем, это была хорошая сделка.
– Ты так думаешь, Билли? Они так много мне дали.
– Что ж, посмотри на это так, мой друг. Ты помог Художнику добиться известности. И ведь это чудно, разгуливать по городу в компании юного маори. На выставке могли побывать сотни людей, но ты по-прежнему считаешься редкостью, а в этом городе это чего-то стоит. Твоя жизнь стоит дешево, если она такая же, как у всех остальных. Не забывай, какой ты особенный.
Я расплылся в усмешке.
– Ну и слишком этого в голову не бери, братец. – Билли сорвал с меня шляпу и побежал, а я побежал за ним, пока мы не оказались почти у ворот парка.
Позволь перенести тебя в сон: изысканное литье железных ворот витиевато вьется, словно храня тайну и вручая приглашение одновременно. Они открываются в мягко освещенный сад, в котором каждое дерево и цветочный куст кажутся расположенными так, чтобы создавать наиболее безмятежное и вдохновляющее настроение: рядами, кругами и увитыми зеленью арками – небрежными ровно настолько, чтобы намекнуть на заброшенность. Свобода. Вдохни густой цветочный аромат, насытивший вечерний воздух. А впереди, за пределами этого безмятежного пейзажа, цветные огоньки пагоды, где уже заиграла музыка, но еще нет толпы танцоров. Иди же к огням и музыке, потому что именно за этой радостной шумихой ты сюда и пришел, а спокойствие можно найти позже, или тень, если тебе понадобится уединенное место. Мы идем по тропинкам, вдоль которых стоят каменные мифические существа, к барам и столам, где сможем купить себе ужин и немного хереса. Здесь, среди аттракционов и тиров, цирка и цыганского шатра, безмятежности нет и в помине.
Утолив голод, мы находим театр, в котором нас развлекают марионетки и пантомима, а потом снова выходим наружу, к оркестру и площадке, где наконец-то начались настоящие танцы. И если сады впечатляют своей красотой, то именно толпы гуляющих по-настоящему изумляют – яркими нарядами, широкими улыбками, блистательным мастерством в танцах. Такие молодцы, как мы с Билли, без труда находят себе партнерш и кружатся с ними по площадке, хотя я неуклюж и не знаю шагов. Почему-то это вовсе не докучает моей партнерше, напротив, она находит это трогательным и не жалеет времени, чтобы обучить меня, смеясь над моей медлительностью в усвоении техники. Эти дамы одеты ярче и более приветливы, чем другие девушки, которых я встречал в похожих обстоятельствах, но Билли напоминает мне, что вообще-то я еще не бывал в похожих обстоятельствах, и намекает, что это за дамы. Если бы не веселость их манер, они не особенно отличались бы от всех прочих. И я задумываюсь об этом на какое-то время, одновременно наблюдая за окружающим действом и принимая в нем участие, и мне приходит в голову, что никто из нас, собравшихся в этом кругу, не обходится в жизни без того, чтобы чем-нибудь торговать, и зачастую это что-то является частью нас самих. Никто, кроме знати, которой нет нужды работать. И глубоко под всем этим – далекое воспоминание о доме, о мире, где каждый человек работает на благо семьи, и хотя в то время это не имело для меня притягательности, я на мгновение задался вопросом, а не лучше ли было бы жить такой жизнью. У нас не было никакого богатства, достойного упоминания, в отличие от того, что я видел теперь каждый день, и, возможно, это нас умаляло. А возможно, и нет. Как бы я ни наслаждался этим новым миром, здесь достоинство человека измерялось тем, что он мог позволить себе в каждый отдельно взятый день.
Как бы то ни было, мы все заплатили свои кровные шиллинги, чтобы прийти на этот праздник красоты и немного себя порадовать, чтобы на одну ночь испытать полную независимость от кого бы то ни было, и я обнаружил, что счастлив этому, счастлив за каждый пенни, который моя партнерша по танцам уносила домой в результате подобного времяпрепровождения. Билли танцевал бок о бок со мной, подбивая меня снять мою даму. Он обменивался поцелуями со своей, и я не понимал, как к этому относиться. Я был очень возмущен поведением Билли и своим собственным.
– Дальше я заходить не собираюсь, Хеми. Но тебе стоит посмотреть, как пойдут дела с твоей девицей.
Я испытывал лишь неловкость, и когда мы сели рядом и моя партнерша прижалась своим телом к моему, не смог на это ответить. Это показалось мне неправильным, и я сказал ей об этом и пожелал ей удачи. Девушка сказала, что ей очень жаль, и вернулась на платформу, где ее скоро выберет кто-то другой. Я вовсе не осуждал ее профессию и знал, что отсутствие у меня отклика на нее не имело ничего общего с соображениями морали.
Билли только посмеялся.
– Ты у нас добряк и благородная душа, всегда поступаешь достойно. – Он не подозревал о моих мотивах, и я не стал его просвещать.
Но мотивы мои были тут как тут, потому что на каждом повороте вдоль танцевальной площадки кое-что заставляло мое сердце высоко подпрыгивать: Билли, его брызжущие смехом глаза, мое сердце, полное его – и моим – счастьем. В такие мгновения я раздваивался: один человек во мне был просто другом Билли и никем больше, а другой испытывал чувства, которые не мог контролировать. У меня в груди полыхал пожар, захватывавший мои глаза, губы и конечности, и я надеялся, что никто не замечал, как это пламя вырывалось наружу от ветра, вызванного проходом Билли. Временами мне казалось, что мои мысли не оказывали никакого влияния на остальную часть меня. Это пламя не могла погасить никакая логика, никакие здравые рассуждения. Мне вовсе не хотелось, чтобы кто-то из нас в нем сгорел, поэтому я пытался сдержать его, пытался убедить себя, что, чем бы оно ни было, этого было достаточно. Я считал, что в нашей дружбе будет много маленьких радостей, которых мне вполне хватит. Возможно, однажды я встречу девушку и полюблю ее, и моя пылкая страсть к Билли рассеется. А до тех пор я надеялся сохранить нашу дружбу в ее прежнем виде, и вот, посреди нескончаемого гулянья, мы пошли дальше, осматривая окрестности и покидая неприглядные улицы, окружавшие парк. Каким-то образом мы оказались в таком месте, где Билли смог рассказать мне о собственном детстве, о чем он особенно не любил ни думать, ни говорить.