Вскоре эта модель закрепляется в одном из немногих по-настоящему пугающих эпизодов, когда отец помогает девочкам преодолеть страхи во время первой ночевки в новом доме. Вот как описывает это Танака: «Возвращение временно забытого чувства утраты прекрасно проиллюстрировано в сцене, где Сацуки выходит на улицу за дровами и внезапно поднимается ветер. Обстановка, которая до этого момента казалась радостной, мгновенно преображается, и ветер дует из самой темной глубины ночи, словно то беспокойство, от которого они, казалось бы, избавились, возвращается вновь, и становится еще сильнее»[167].
Затем ветер, кажется, начинает жить своей собственной жизнью: он сдувает черепицу с крыши, сотрясает двери и светильники, а девочки, напугавшись, прячутся от него в ванной с отцом. Мягкий, мечтательный отец реагирует на их страх активным и вдохновляющим образом, подавая идеальный пример преодоления травматических переживаний. Он смеется над ветром и его звуками, хвастается, что не боится призраков, и учит дочерей следовать его примеру. Атмосфера разряжается, и изображение девочек с отцом в уютном лоне ванны производит впечатление перехода от тревожной уязвимости к успокаивающей трогательной семейной сцене. Наша последняя встреча с чернушками жутковато-прекрасна: они скользят вверх по стене дома и забираются на гигантское камфорное дерево, освещенное луной.
Психиатры определили некоторые терапевтические реакции на травму, имеющие отношение к повествованию в фильме
Помимо положительной реакции на травму, фильм предлагает еще одно утешение, духовное и возвышенное. Интересно, что Миядзаки здесь старается избегать религиозных намеков и даже убрал из оригинальной раскадровки несколько явных отсылок к синтоизму[168]. Но всю картину пронизывает ощущение нуминозного и трансцендентного, как в образах природы, так и в появлении сверхъестественных персонажей. Несмотря на уютную домашнюю сцену в ванной, последнее появление чернушек наводит на мысль о некоем другом царстве вне пределов семьи и вообще человеческого сообщества. Огромное камфорное дерево, на которое забираются чернушки, все-таки имеет конкретную религиозную коннотацию – его оплетает симэнава, священная веревка. Луна, освещающая дерево, и облака, кружащиеся у его кроны, создают ощущение необъятности этого волшебного царства.
Мэй – первая, кто встречается со сверхъестественным после того, как девочки вдвоем видят чернушек. Энергичная и любознательная четырехлетняя Мэй остается одна в обветшалом саду, пока Сацуки учится в школе, а отец деловито трудится у себя в кабинете. Девочке не удается привлечь внимание отца, и, подобно Алисе из
Мэй явно всем сердцем отдается фантастическому появлению тоторо – радостно забирается на брюхо большому тоторо и спрашивает, как его зовут. Он издает трехсложный звук, и в нем она слышит слово «тоторо», которое ассоциируется у нее с «троллями» (
Эту волшебную встречу мы можем рассматривать как плод воображения маленькой Мэй, которой нужен был хороший «воображаемый друг», друг-защитник. Возможно, она тоже одинока. Однако стоит помнить, что сам Миядзаки настаивает на том, что по сюжету тоторо «существуют», по крайней мере, в этом мире. Судзуки вспоминает, что на одной из первых афиш к фильму было изображение Тоторо со словами: «Это странное существо больше не обитает в Японии. Наверное». Увидев плакат, Миядзаки пришел в ярость и настоял, чтобы текст изменили на «Это странное существо всё еще обитает в Японии. Наверное»[169].
Конечно, слово «наверное» специально оставляет место сомнениям.
Окажутся ли тоторо «реальными» в привычном нам понимании, кажется, менее важно, чем радостная реакция Мэй на их появление. Это ясно по ее решению назвать существо Тоторо, почти как европейских троллей из книжки. Поскольку тролли редко бывают пушистыми дружелюбными существами, имя, которое придумывает Мэй, предполагает, что силой воображения можно что-то страшное (обычного тролля) превратить во что-то приятное, подобно тому как Миядзаки реконструирует свое тревожное детство и получает радостную красочную картинку.
Действия Мэй в этой сцене можно рассматривать как проактивный ответ на ситуацию, которую многие дети и взрослые сочли бы сложной и даже страшной, – встречу с большим и таинственным сверхъестественным существом. Мэй не только принимает его, не придавая человеческих черт (как Алиса поступает с Белым кроликом и другими существами Страны Чудес), но и взаимодействует как с автономной сущностью, которую предпочитает считать доброй. Спокойное восприятие Мэй сверхъестественного – фундаментальная черта миров Миядзаки, которая позднее проявляется также в том, как Аситака принимает древесных духов кодама в
Тоторо также выполняет защитную функцию. Как отмечают многие японские критики, большое брюхо Тоторо напоминает материнскую утробу, как и гнездо в норе под деревом[171]. Таким образом, несмотря на то что англоязычные критики в основном определяют Тоторо как мужской персонаж, в нем вполне можно рассмотреть и материнскую функцию. Спустившись по зеленому коридору и столкнувшись с большим круглым существом, которое дает ей утешение, Мэй временно находит замену своей матери, чего в детстве так и не удалось сделать самому Миядзаки. Образ Мэй, лежащей на брюхе у Тоторо, ассоциируется с покоем, а время словно останавливается, и бесконечный весенний день превращается в сладкий детский сон. Это ощущение возвышенности и спокойствия усиливается последним кадром с высоты, где мы видим зеленый купол дерева, напоминающий купол собора, надежно укрывающий спящих внизу существ.
После первой встречи Мэй с Тоторо впечатление о нем как о добром существе, обладающем сильной связью с природой, только усиливается. Сацуки приходит домой и обнаруживает, что Мэй пропала. Ее находят спящей в лесу. Мэй пытается показать отцу и сестре Тоторо, но он исчез, и поначалу они смеются над тем, что она ищет свое волшебное существо. Однако когда она настаивает, что не лжет, отец серьезно говорит, что ей посчастливилось встретиться с хозяином леса. Более того, он ведет Мэй и Сацуки поприветствовать огромное камфорное дерево, то самое, которое, как считает Мэй, скрывает дом Тоторо. Отец объясняет, что главная причина, по которой он выбрал именно этот дом, – ему очень понравилось дерево, и он надеется, что маме оно тоже понравится. Таким образом, Тоторо связан с природой, с прошлым и, косвенно, с их матерью – то есть со всем, что одновременно защищает и нуждается в защите.
Дальнейшие встречи с Тоторо усиливают его защитную и компенсаторную функции. Когда сестры ждут автобуса, на котором отец должен приехать с работы, постепенно их усталость и тревога возрастают. Мэй засыпает, сидя на спине у Сацуки. Сацуки неловко поправляет зонтик, беспокойно всматривается в темноту под дождем и замечает две большие лапы с когтями, приближающиеся к ней. Ее взгляд медленно скользит по огромному пушистому телу к мордочке, и она понимает, что перед ней, должно быть, Тоторо. Она спрашивает существо, правда ли он Тоторо, и тот отвечает своим фирменным урчанием.
Некоторое время они так и стоят, глядя, как идет дождь. Сацуки отдает Тоторо запасной зонтик, который принесла для отца. Довольный, но озадаченный Тоторо разглядывает его и наконец открывает у себя над головой, как бы забавляясь всем происходящим. Кажется, ему больше нравится не то, что зонтик защищает от дождя, а то, с каким звуком по нему стучат капли, а потом он громко рычит и подпрыгивает, отчего его самого и девочек обдает целым водопадом капель. Своим ревом Тоторо вызвал автобус, и за стеной дождя появляются две яркие фары, мчащиеся к остановке. Однако перед ними появляется не обычный автобус, а огромный ухмыляющийся кот в форме автобуса с уютным пушистым салоном и фарами в виде мышей. Тоторо садится в автобус и протягивает Сацуки небольшой сверток, завернутый в листья.
Вскоре после того, как исчезает котобус, на обычном автобусе приезжает отец. Он извиняется за опоздание и спрашивает, беспокоились ли они. Девочки изумляют его своей радостью и волнением, рассказывая о своей чудесной встрече. Они кричат: «Было страшно! Было здорово!» Отец берет девочек за руки, и они вместе отправляются домой, а над ними возвышается огромное камфорное дерево.
В этой спокойной, но и эмоционально насыщенной сцене естественные и сверхъестественные силы взаимодействуют с типичными детскими эмоциями, усиливая их. Скука, одиночество и разочарование сменяются ощущениями удивления и радости. Девчачьи крики «Здорово!» и «Страшно!» со смесью ужаса и восторга, которые испытывают дети, когда сталкиваются с чем-то необычным. Прекрасно изображенные дождь и темнота создают клаустрофобное ощущение напряженного ожидания. Саундтрек Дзё Хисаиси вторит этой атмосфере, развиваясь из четких звенящих ноток, имитирующих капли дождя, в слегка зловещее повторение приглушенных низких тонов, когда появляется Тоторо.
Миядзаки умело использует тишину, чтобы еще сильнее растянуть ожидание, например, когда Сацуки и Тоторо молча стоят рядом и смотрят на дождь. Так поддерживается впечатление постепенно развивающейся связи между человеком и нечеловеческим, которую бы нарушили неуместные здесь разговоры. В такой тихой дождливой обстановке внезапность рева Тоторо и шумный град капель дождя действуют как катарсическое разрешение постепенного нарастания интенсивных эмоций. Бегущие капли, по-своему чудесные и фантастические, как и рев Тоторо, и безудержный котобус.
Первая раскадровка, которую Миядзаки приготовил для
Миядзаки черпал вдохновение из многих источников, но особенно интересна старая японская религиозная сказка «Каса Дзидзу», или «Соломенная шляпа Дзидзу»:
в ней старик отправляется продавать защитные соломенные шляпы в снегопад. Проходя мимо группы статуй бодхисаттвы Дзидзу, старик беспокоится, что их занесет снегом. Бодхисаттвы – это существа, которые остаются на земле, чтобы помогать страдающим людям, вместо того чтобы вознестись на небеса. Бодхисаттва Дзидзу защищает детей. А в этой сказке человек защищает сверхъестественное. В конце концов старик отдает все свои шляпы каменным статуям. Конечно, он оказывается щедро вознагражден, потому что на следующий день статуи Дзидзу отплачивают ему едой и напитками или, в других вариантах, золотом или серебром.