Кровь у меня уже бурлит, так что голос рассудка в моей голове не громче комариного писка.

– Ага, хочу ввязаться. А София не помешанная.

И тут, как по команде, слышу тихий голос у себя за спиной. Каждое слово истекает отчаянием.

– Нет, Дэниел. Я помешанная. Помешанная на всю голову.

София подошла сзади в носках, так что я ничего не слышал. Было время, когда мышь не могла подкрасться ко мне незаметно, но я уже старею, и чувства у меня такие же потрепанные, как эмоции.

– Нет. Нет, дорогая. Ты говоришь не то, что думаешь. Ты помнишь вещи, которые не случались, но ничего такого, что мы не могли бы поправить.

Глядя на нее, стоящую там, такую опустошенную, лишенную сияния, окружавшего ее, когда она была девушкой, и угашенного этим чудовищем Кармином, я осознаю, что процентов на 60 верю, что она невинна, а остальным 40 процентам насрать.

Чего бы то ни потребовало, эта женщина будет счастлива.

– Я здесь, София, – говорю я, загребая ее в объятья, и она кажется меньше, чем всего несколько минут назад. Радикальный план потери веса: «Выработайте психоз и склонность к смертоубийству и смотрите, как фунты тают на глазах».

– Мы справимся, – приговариваю я. – Я не ухожу.

– Трогательно, – замечает Ронни, уже стоящая в комнате, запустив большие пальцы в шлевки ремня.

Я бросаю на нее ядовитый взгляд.

– Эта сцена доставила вам то наслаждение, на которое вы рассчитывали, детектив?

Ронел хмурится:

– Нет, вовсе нет, Дэниел. Я тут закрываю «висяк», что должно увенчать меня лаврами, а ты вызываешь у меня чувство, будто я застрелила эту клизму Кармина своей рукой. Ты разве не знаешь, что злорадство – одна из завлекаловок этой работы?

Я прижимаю Софию покрепче:

– Извини, что обоссал тебе день славы, но это и есть персона, о которой мы говорим.

София хлопает меня по груди:

– Кармин тоже персона. Если я ему что-нибудь сделала, то должна за это ответить.

Я не вижу никакого способа избавить Софию от визита на Полис-плаза для допроса. И показываю Ронни указательный палец.