— Иди ты… теоретик… знаешь куда?

— Пойду, — Илья глядел на туман с интересом. — Боюсь, что все мы можем пойти… хотя и без особого желания.

— Думаешь, без особого желания если, то не примут?

— Балабол. — Бабка моя тоже на снег присела и сумку свою подвинула. — Всех там примут, да с почетом… но вам все одно рано… на от.

Она вытащила горсть глиняных горшочков, в которых мы обыкновенно мази хранили. А что, махонькие, с кулачок детский, зато с крышками плотными. Правда, ныне крышки бабка снимала и на землю кидала. А горшочки расставляла перед собой.

— Тварюка этая огня боится? — Она говорила сиплым надтреснутым голосом.

— Теоретически.

— Ага… от тут мазь одна, зело горючая… махонькой искры хватит, чтоб пыхнула. Ты, как она подползет ближей, подпали да кидай. — Бабка пальцы о подол вытерла. — Глядишь, и буде супрыза…

— Экая вы запасливая. — Лойко горшочки к себе подвинул. — А магией…

— Побереги свою магию, — отрезала бабка. — Пригодится еще.

Тварь подбиралась неспешно.

Поземкою.

Холодком, который по щиту пополз, да не проник… сумраком… странно так, солнышко на небе висит, светит ярко, да только все одно сумрачно.

И небо смыкается.

Соскальзывает будто.

Того и гляди соскользнет, рухнет тяжестью всей на землю, раздавит нас, что мошек. А мы и есть мошки, махонькие, ничтожные… и нам ли противиться судьбе своей?

Склониться надобно.

Покориться.

— Нет уж… — просипел Лойко, огненную искру выпуская. — Чтоб тебе… шило под хвост кобылий…

Полыхнула мазь, на свином жиру мешаная с особою рудою, которую бабке один купец по специательному заказу возил, ярко, белым трескучим огнем.