Это был удар ниже пояса – я сидел красный как рак, лихорадочно соображая, что делать. Ясно как день, что разговора с адмиралом теперь не получится, поскольку убойного аргумента в виде набитого бесценной информацией ноутбука больше нет. Адмирал же, человек крайне занятой, не сможет уделить и минутки своего драгоценного времени странным гимназистам. А уж Лёвочка Шмидт наверняка в красках распишет Макарову, что детишки то ли от восторга, то ли от ужаса помутились рассудком и мелют чушь. Остаётся что? Сидеть здесь, в кают-компании обречённого корабля, и слушать воркование Светки?

А она времени не теряет: ловко переключила внимание на себя. После моего позорного провала ей хватило пары реплик, чтобы и Шмидт, и Стейпель забыли обо мне и принялись наперебой излагать ей события последних дней. Даже Иениш оставил своё фото-чудище иотправился за свежими газетами. Светлана рада стараться – хлопает длиннющими ресницами, брызжет на офицериков искрами из глазищ… А голосок-то какой медовый! Всё, им уже не до меня – Шмидт предупредительно пододвигает барышне чашечку чаю, а Иениш самолично устраивает выволочку вестовому, за то что в буфете не нашлось свежего лимона.

– Японцы вознамерились закупорить наш флот в артурской луже, – распинался Лёвочка. – Отчаянное дело – взяли четыре коммерческих корыта, насыпали в трюма бутового камня и угля, чтобы тонули порезвее, да и полезли в проход!

– Болтают, эти пароходы накануне в море осматривал «Аскольд», – заметил Иениш, успевший уже отцепиться от вестового. – Когда подбитые брандеры осмотрели, под свежей краской разобрали надписи на английском. И на борту, рассказывают, отыскали английские флаги. Подлый народ, только и жди от них пакости…

– Кто подлый народ – японцы? – уточнила Светка.

– Да нет, барышня, англичане. Вечно они России свинью пытаются подложить – вот и теперь япошкам, как могут, способствуют в их пакостях. История с брандерами тёмная, и, боюсь, правду мы узнаем не скоро.

Ох как прав мичман Иениш! До сих пор, между прочим, спорят, хотя прошло больше века…

– Ну команда уж точно была японская, – продолжал Шмидт. – Храбрецы, что тут скажешь! На невооружённых пароходиках – так, по паре мелких скорострелок на каждый, от миноносцев отстреливаться – и в самый ад, под огонь береговых батарей, под пушки всей эскадры! И ведь не первый раз…

– Да, четырнадцатого марта они удачно выбрали момент, – отозвался с дальнего конца стола минёр. – Безветренная ночь, туман – вполне могли бы и проскочить. Но не вышло: в итоге один воткнулся в брандер, что ещё раньше затопили у маяка, и до половины корпуса сел в воду. Другой и сейчас торчит из воды у Электрического утёса. А ещё два, связанные между собой, выкинулись на берег у Золотой Горы. Молодцы батарейцы, постарались!

– Всё равно чуть не проспали японцев! – упрямо повторил Шмидт. – С батарей разглядели брандеры, только когда те были у самого прохода, – и не кинься на пересечку два наших миноносца, ещё неизвестно как бы дело обернулось. А так – мина с «Сильного» оторвала головному брандеру нос, а остальные сбились в кучу, по которой батареи били, как в стаю сидячих уток!

– Ну да, – хохотнул лейтенант. – И первым делом залепили шестью дюймами в самого́ «Сильного». – Отчего на том взорвался один из котлов и даже, как я слышал, кого-то убило. Спасибо Криницкому, командиру миноносца, – не растерялся и выкинулся на берег прямо под батареей Электрического утёса. А то бы кормить им рыб вместе с японцами!

– Они успели на шлюпках уйти, – заметил Иениш. – Одну только и потопили. А потом, говорят, на одном из брандеров записку нашли, ругательную…

– Вовсе даже не ругательную! – возмутился Лёвочка Шмилт. – Японцы – народ вежливый, хамства не допустят, во всяком случае – на словах. Я, если хотите знать, сам видел эту записку в штабе адмирала.

Мичман вытащил из кармана записную книжку в бордовом кожаном переплёте:

– Вот, прошу: «Помните, уважаемые русские моряки. Мое имя – капитан-лейтенант японского флота Токива Хиросэ, мне здесь уже третий раз…»

– «Мне», – уточнил Шмидт, – так было в оригинале. Я скопировал текст в точности, для истории.

Услышав это «для истории», минёр иронически усмехнулся. Мичман Лёвочка заметил, слегка покраснел и попытался сделать вид, что к нему это не относится.

– «…первый раз был на пароходе „Ходкоку Мару“ в феврале, буду еще, если проход останется незакрытым. Привет адмиралу Макарову. Хиросэ».

– Адмирал припомнил – он, оказывается, знаком с этим Токивой[16] по Петербургу. Тот несколько лет назад был там военно-морским агентом. И где вы видите хоть одно ругательное слово? Исключительно вежливый человек писал…

– Я тоже его знаю, – вставил другой «флажок», мичман Яковлев. – Этот японец ухаживал, хотя и безнадёжно, за красавицей дочкой… сейчас не скажу точно, кажется, полковника Вилькицкого из Гидрографического департамента. Тот, если помните, ещё составлял карты Карского моря. Сын его, Боря Вилькицкий, здесь, у нас на эскадре, – на «Цесаревиче», мичманом.