«И правда широченные! Наверное, морские историки не зря сетовали насчёт слишком широких смотровых щелей рубок русских военных кораблей. Эти прорези будут пропускать внутрь бритвенно-острые осколки японских фугасов, и те, рикошетя от брони, превратят живое содержимое железной коробки в кровавую кашу…»

В рубку гостей не пустили – пришлось дожидаться снаружи, на мостике, на сквозном морском ветру. Ожидание не затянулось – броневая дверь распахнулась с тяжким скрипом, и до Сёмки донеслось глухое многоголосье, из которого слух едва выделял отдельные фразы – не слишком понятные и оттого кажущиеся крайне значительными. Вслед за Унковским в проёме двери появился высокий представительный офицер с крошечным пенсне на мясистом носу и тут же был представлен как флагманский офицер лейтенант Кубе. Лейтенант передал, что адмирал весьма удивлён появлением гостей на борту. Но рад и препоручает визитёров вниманию одного из младших флаг-офицеров, мичмана Лёвочки Шмидта, какового и предлагается немедленно разыскать в кают-компании броненосца. Сёмка тут же подумал, что мичман Шмидт видимо, ОЧЕНЬ молод. Во-первых, если судить по игривому «Лёвочка», а во-вторых – с чего бы иначе ему торчать в кают-компании, когда корабль идёт в бой? Дела, значит, другого не нашлось для мичмана Шмидта, кроме как пасти двух несовершеннолетних «зайцев»?

Броневая дверь захлопнулась, отсекая гул начальственных голосов и прерванную на середине фразу «Александр Александрович, голубчик, а просмотрите-ка ещё раз сегодняшнюю прокладку, как бы нам не запороться на пельмени, что „Амур“ давеча накидал…», – и ребята двинулись вслед за лейтенантом Унковским. На ходу Сёмка соображал, что под «пельменями» имеют в виду, наверное, мины и что он сам проявил себя нелучшим образом – стоял, раскрыв рот, и слушал, хотя надо было прорываться к Макарову, размахивая драгоценным ноутбуком.

Прокладку, значит, посмотреть? Наверное, сказано штурману – может, даже самим Макаровым. А не этой ли прокладке, то есть заранее нанесённому на карту курсу корабля, предстоит совсем скоро вывести броненосец на японские мины? Сёмке ещё не выяснил, какое сегодня число – но он точно помнил события, предшествовавшие гибели «Петропавловска».

Дело было так: отряд русских миноносцев отправился в ночной набег к острову Эллиот. Но в дождевой пелене «Страшный» и «Смелый», оторвались от соседей по строю. На обратном пути, уже по утро, их у самого Артура перехватил отряд из четырёх японских миноносцев. «Страшный», под командой капитана второго ранга Юрасовского, и «Смелый», которым командовал лейтенант Бакирев, пошли на прорыв; «Смелый» сумел вырваться из смертельных тисков, а «Страшному» не повезло – избитый японцами, он потерял ход и погиб, повторив подвиг «Стерегущего».

На помощь гибнущим кораблям Макаров вывел из Артура отряд в составе броненосцев «Петропавловск» и «Победа» и крейсеров «Диана», «Аскольд» и «Новик». Макаров так торопился навстречу врагу, что не стал ждать запаздывающих и не отдал приказа протралить рейд.

Русскую кильватерную колонну возглавил броненосный крейсер «Баян» – он и кинулся на помощь гибнущему «Страшному». Залпы крейсера отогнали японцев, но было уже поздно – из воды удалось поднять лишь пятерых уцелевших русских моряков.

А из полосы тумана, в которой скрылись чужие миноносцы, стали появляться японские крейсера – шесть вымпелов, один за другим. «Баян» вступил бой; его поддержали огнём подходившие броненосцы, и японцы сочли за благо убраться. После чего макаровский отряд выполнил разворот и отправился обратно в Порт-Артур, прямиком на поджидающие его мины. Между прочим, кое-кто из историков полагает, что мины эти были русскими – те самые «пельмени», что накидал давеча минзаг «Амур».

Об этих событиях и упоминал лейтенант: «Японцы потопили „Страшный“, а потом „Пересвет“ исхитрился сесть на мель…»

А ведь Сёмка хорошо помнил: «Пересвет» сумел присоединиться к эскадре лишь незадолго до гибели флагмана. Выходит, и симпатичный лейтенант Унковский, и сердитый мичман Шишко, а с ними и все, кто находится на борту флагманского броненосца, вот-вот уйдут на дно вместе с «Петропавловском»! А с ними – и двое московских школьников, невесть как угодивших сюда из двадцать первого века. А он, Сёмка, покорно топает в совершенно ненужную ему кают-компанию… и неизвестно ещё, будет ли слушать их этот Лёвочка Шмидт!

Сёмка до боли ясно представил, как он раскрывает ноутбук, тычет пальцем в цветные линии на экране, а бестолковый мичман вглядывается в них с недоумением и лепечет что-то вроде: «Не сомневайтесь, непременно доложу, вот только господин адмирал освободятся…»

Эта картина так поразила мальчика, что он остановился как вкопанный. Светка, не успев затормозить, налетела на него и с досады чувствительно заехала ему острым кулачком между лопаток. Ребята снова стояли на открытой палубе; над головами пагодой высилась надстройка, доски едва ощутимо дрожали под ногами, напоминая о несчитанных табунах лошадиных сил, скрытых в паровых машинах. От горизонта навстречу броненосцу катились длинные ровные валы, то там, то тут пенившиеся бурунами. Таранный форштевень «Петропавловска» врезался в них, и веера брызг взлетали выше бортов, засыпая солёной водяной пылью носовую башню главного калибра.

В тени громадных пушек устроился невысокий господин в невоенной длинной шубе и круглой меховой шапке. Среди офицерских мундиров и матросских бушлатов, в этом замкнутом мирке механизмов и клёпаной стали он смотрелся весьма неожиданно. Господин был невысок ростом; благообразное его лицо («старообрядческое» – подумалось почему-то Сёмке) было украшено окладистой, с изрядной проседью бородой. Перед господином примостился раскладной мольберт на коленчатых деревянных ножках, совсем уж чужеродный здесь, в царстве военного металла. Рядом с мольбертом – табурет, на котором возлежала большая, зелёного бархата папка с бронзовыми уголками.

– Это господин Верещагин, живописец, – угадал Сёмкин невысказанный вопрос лейтенант. – В шестьдесят седьмом году он состоял художником при генерале Кауфмане, в Туркестане. Потом в Балканскую кампанию семьдесят седьмого былсо Скобелевым при Плевне. Отчаянный господин, хоть и занимается изящными искусствами! А теперь вот у нас – Степан Осипович привёз его с собой из Петербурга. Ни одного выхода в море не пропускает! Правда, на «Петропавловске» они оба нечастые гости: адмирал предпочитает ходить в море на крейсерах и выбирает лучших ходоков, «Новик» или «Баян». Ну и Василий Васильевич с ним. Замечательный, доложу вам, юноша, баталист! Не случалось видеть его работ?

Мальчик кивнул. Он и сам вспомнил о знаменитом авторе «Апофеоза войны». А заодно и о том, что погибнуть Верещагину суждено прямо здесь, может быть, на этом самом месте, – и совсем скоро, может быть, через час или два! Если, конечно, он, Сёмка, не сумеет выполнить того, что задумал.