– Ну, – сказала я, снова слегка повернувшись к Тиму, – полагаю, что тема Мии и Такера более уместна в данный момент, хотя и далеко не так интересна или важна, как что-то вроде горста.
Джессика рассмеялась.
– О, Пейдж! Никогда не меняйся.
Я подумала, что возможно уже слишком поздно. Что-то во мне изменилось.
– Я считаю, что мне пора перестать публиковать посты для Мии, – объявила я. – Но я согласна с тем, чтобы позволить Такеру изложить ей свое видение проблемы напрямую, и будь прокляты последствия. Настоящая любовь побеждает и все такое.
– О! Замечательно! В таком случае, можем ли мы отправиться в Вейл? – взволнованно спросил Тим.
– Нет, Тим, – ответила я. – У меня болит промежность. А еще мне нужно убрать кое-какие цифровые следы, просто чтобы избежать будущих проблем для меня – и Мии, конечно.
– Понятно. Тогда к самому быстрому Wi-Fi на Диком Западе, – объявил он. – Чтобы стереть все это с лица Земли!
Миа
Примерно через восемь месяцев после постановки диагноза Майк начал прятаться от меня. Я только что купила ему новый олений рог – больше всего он любил жевать именно его – и он взял его в рот, но вместо того, чтобы жевать его на полу прямо передо мной, он подошел к открытому шкафу в моей спальне, положил его прямо под нос и лег. Я позвонила ветеринару, и она посоветовала обезболивающие и сказала мне, что это может означать, что скоро придет его время. Затем его рентгеновские снимки показали, что рак распространился дальше. Я позвонила ветеринару в университет Мичигана, и она сказала мне, чтобы я была готова ко всему.
Каждый день я просыпалась и говорила себе, что сделаю этот день лучшим для Майка. Контракт по продаже студии был подписан, и я могла большую часть времени работать дома. Я могла возить его в фургоне целый день, много дней, работая в кафе, радуясь Wi-Fi, своему мобильному телефону и свободе, которую они мне предоставляли. Майк мог лежать на мягкой кровати фургона и каждый день встречаться с десятками людей и слышать, что он
Когда он разбудил меня, чтобы я подняла его с постели посреди ночи, чтобы он мог сам вернуться в шкаф и спрятаться, я поняла, что его время пришло. Я села в шкаф рядом с ним и пообещала ему, что все будет хорошо. Было поздно, и часы тянулись долго. Я спрашивала его о том, что он хочет. Я сказала ему, что не позволю ему больше страдать. Хотел ли он, чтобы его похоронили? Кремировали? Что дало бы ему больше всего покоя? Я легла рядом с ним, заплакала и поклялась ему, что больно не будет. Сквозь слезы я пыталась поблагодарить его. Я старалась убедить себя, что он знает, как я ему благодарна. Когда наступило утро, он поднял голову и посмотрел мне в глаза, пока я лежала, свернувшись калачиком вокруг него, стараясь не прикасаться к тому месту, где это могло причинить боль, но не в силах оставить между нами никакого пространства. Он выдвинул свой нос вперед на несколько дюймов, пока не коснулся моего.
– Майк, – умоляла я его, – пожалуйста, не уходи.
Он слизнул мои слезы с лица.
– Майк, – позвала я. – Майк.
В семь утра я позвонила на домашний номер своего ветеринара и сказала ей, что пора. Она подъехала, и он встал на три лапы и завилял хвостом, когда она вошла внутрь. Может быть, еще слишком рано? Я спросила ее об этом.
– Когда он все еще виляет хвостом, это самое лучшее время.
Она отправила нас на диван, он дрожал в моих объятиях, и ветеринар мягко сказала мне, что мне нужно перестать плакать и постараться успокоиться. Мне нужно было подумать о его любимом месте и поговорить с ним об этом как можно более радостно. Я сказала сдавленным голосом, полным слез:
– Он мой лучший друг.
Ветеринар ответила: