— Потому что редактор — сексист, — пошутил Историк, — кстати, новогодний выпуск для особо крутых клиентов они вручную размалюют краской — тебе понравится.
— Николай еще маленький, что бы ему нравились разукрашенные девахи, — саркастично ответил Химик.
Тут Николая толкнул Жорик, отчего-то после посещения фотосалона принявший многозначительный и гордый вид, и прошептал: «глянь, Ники, что я у Левицкого выпросил, когда мы уходили».
Он протянул ему руку с зажатым в ладошке нечто и Историк едва не свалился от хохота на пол.
— А говорил рано Николаю разукрашенных девиц, — хихикнул он, — а Жорику вот в самый раз.
В руке Жорика лежала миниатюрная игрушка-слайд на шнуровке, в центре которой был слайд простоволосой женщины, а по бокам было стекло, подставляя которое на центр можно было менять прическу, головной убор и одежду героини.
— Ничего себе, — сказал ошарашенный Химик, — слава богу хоть девушка одетая.
— Ай да Левицкий, ай да щукин сын, — выразился Историк, — потрафил царственному клиенту. Интересный русский семейный феномен: младший брат — драматург, обличающий власть, старший — министр. Один брат придворный фотограф, другой — революционер. Племянник — писатель, преданный анафеме, тетушка — фрейлина императрицы. Одна Россия служит, другая жулит.
— Все переплетено! Везде Сатирикон. Бездействие закона при содействии икон. Убейся если ты не коп и если ты не власть. Наш город не спасёт и чудодейственная мазь, — вдохновенно зачитал Химик.
— Респект Мирону, — поддержал Историк, — лучше не скажешь.
Карета проехала Аничков мост и Николай обратился к маме с просьбой об остановке перед воротами.
— Но зачем, Ники, — удивилась Мария Фёдоровна, — какая в этом надобность?
— Я хотел бы опустить в кружку свое скромное пожертвование, — промямлил Николай, — видит Господь, пока это все что я могу сделать, но я только в начале своего пути.
— Мой дорогой сын, — растрогалась матушка и прижала его к себе с неожиданной силой, — конечно, мы остановимся.
Карета притормозила у ворот, на тротуаре Невского, рассекая спешащую по своим делам толпу и фрейлина, приткрыв окошечко к кучеру, попросила Григория подождать у ворот.
Николай вышел в этот звенящий день, отдал воинское приветствие оказавшемуся рядом офицеру, вдруг узревшему царственную семью, и подошел к скромному деревянному ящику, прибитому между полосатой будкой и створкой ворот. Когда-то, читая в архиве пожелтевшую бумагу полицейского управления — разрешения «О выставлении у ворот Аничкова дворца на Невском проспекте в Санкт-Петербурге кружки для сбора пожертвований на устроенный в Александровском дворце в Царском Селе склад госпитальных предметов цесаревны Марии Федоровны» разве мог он предполагать, что встанет напротив нее и вложит в её узкую щель единственный свой царский капитал — рубль 1859 года «В память открытия монумента императору Николая I на коне». Подаренному ему дедом, еще когда Николай был малышом, после лекции о знаменитом тезке, его прадеде.
— Раз пошли на дело я и Рабинович, Рабинович выпить захотел, — мурлыкал Историк, рисуя на уроке под гудение АПешки, объясняющей дроби будущему гению математики, замысловатые геометрические фигурки в тетрадке.
— Строго на север, порядка пятидесяти метров, здание типа будка, — поддержал его Химик, — как будем брать Хоменко?
И хотя Историка так и подмывало ответить: «на живца», он взял себя в руки — дело то нешуточное. Грабёж со взломом!
— Кто у нас охраняет Наследника? — начал он перечисление, — казаки конвоя Е.И.В. дворцовые гренадеры и дворцовая стража. Ночью все спят, кроме патрулей и постов дворцовой стражи, к которой принадлежит Хоменко. Он дежурит сутки. Служебная квартира у него на первом этаже. Значит, нам нужна ночь и крепко спящий Хоменко. Ключи от его квартиры нам не нужны, мы сделаем отмычку.