С чувством большого сожаления мы, Ваши друзья и товарищи по работе, узнали, что по состоянию здоровья Вы вынуждены оставить работу в музее. С Вашим уходом наш коллектив теряет одного из лучших членов, а наш музей лишается весьма полезного и преданного делу сотрудника, способность, инициатива и энергичная деятельность которого далеко выходили за пределы той скромной должности, которую Вы занимали. В нашем коллективе Вы пользуетесь общим уважением, симпатиями и любовью.
Мы ценим Вас за Ваш прекрасный ровный характер, сердечность, чуткость, отзывчивость и такт в обращении с людьми.
От всего сердца мы желаем Вам скорейшего поправления Вашего здоровья и выражаем надежду, что Вы не премините вернуться к работе в музее, чего мы все горячо желаем.
Бабушка была умным, талантливым человеком, во многом похожим на свою прабабку – Прасковью Ивановну, основательницу красильно-ткацкого производства в г. Иваново-Вознесенске, но она жила во время, когда её таланты не были нужны.
Работая в музее, бабушка увлеклась пчеловодством. В возрасте 56 лет она поступила в Институт усовершенствования знаний специалистов сельского хозяйства и окончила Высшие пчеловодческие курсы. Всё лето (1948 г.) мы провели в деревне Крюково (ст. Снегири), где была небольшая пасека от университета (10 ульев). Я хорошо помню эту пасеку и терпеливо выносил укусы пчёл, иногда ходил с заплывшими глазами. А бабушка использовала пчёл и для лечения.
Чтобы отделить себя от матери моего отца, которую я в Тбилиси называл «бабушка», она научила меня называть себя «тётябабушка» (пишу вместе, как я это произносил в детстве). Помню себя кричащего со двора в её окно на третьем этаже: «Тётябабушка, тётябабушка, можно я ещё погуляю?» Когда посторонние люди стали меня спрашивать: «Кто она тебе – тётя или бабушка?», я впервые задумался. Однако продолжал её так называть и обращался к ней всю жизнь на «Вы», другого не мог представить.
В житейских вопросах бабушке помогала тётя Луша (Лукерья Ильинична Синицина). Её появление в семье Витовых связано с занятной историей. Тётя Луша работала горничной в семье Надежды Андреевны Обуховой – известной певицы. На стене в гостиной висел её портрет, нарисованный углём И. Репиным. Убираясь, тётя Луша протёрла этот портрет сырой тряпкой. Но её не выгнали на улицу, Надежда Андреевна, знакомая с моей бабушкой, рекомендовала её как старательную и честную горничную, и тётя Луша стала горничной бабушки.
Тётя Луша стирала, шила, убиралась, готовила. Иногда между ней и бабушкой возникали размолвки, и тогда бабушка не пускала тётю Лушу к себе в комнату. Тётя Луша переживала и стремилась как можно скорее добиться прощения. Бабушка рассказывала, что тётю Лушу соседи по квартире уговорили не работать домработницей, а стать рабочей на Электроламповом заводе, что она и сделала. Затем вытребовала себе отдельную жилплощадь – маленькую комнату рядом с кухней.
Бабушка прекрасно говорила на французском и немецком языках. Когда я пошёл учиться в школу, она стала помогать мне делать уроки. Но это продолжалось недолго, остался только французский язык, которым она меня заставляла заниматься. В своей дальнейшей жизни я очень сожалел, что учился языку из-под палки.
Бабушка часто болела. Хорошо помню – она лежит в кровати, я сижу, занимаюсь, готовлюсь к приёмным экзаменам в институт. Учу физику, направление магнитного поля вокруг провода (правило буравчика), делаю движения рукой, как будто ввинчиваю штопор. Смотрю, бабушка подозрительно и с испугом наблюдает за мной. Как объяснила потом, решила, что я немного «свихнулся» от занятий.
Своей эрудицией и умом бабушка привлекала к себе людей. К ней часто приходила Нина Григорьевна Кучаева – научная сотрудница какого-то академического института, которую почему-то звали «Подснежник». Во время войны у неё была возможность получать дополнительные продукты, и она меняла их на бабушкины вещи. После войны она стала приходить к бабушке для разговоров «по душам». Говорила в основном Нина Григорьевна, рассказывая о своей жизни и «романах», ей, видно, было необходимо излить свою душу. Её дочь погибла на Кавказе, сын, способный журналист, крепко пил. С мужем она развелась и однажды решила прийти со своим возлюбленным. Бабушка была исключительно холодна и в следующий раз сделала строгий выговор «Подснежнику»: «Приходить ко мне со своим возлюбленным неприлично». Это было не ханжество, а строгие моральные правила, которых она придерживалась всю жизнь.
К моему отцу бабушка относилась очень плохо. Я думаю, что отец по своим жизненным принципам настолько отличался от жизненных принципов бабушки, что он ей был чужд и неприятен. Бабушка никогда не принимала отца в своём доме, никогда не бывала у него и старалась ограничить мои встречи с ним. Хорошо помню, как однажды, на мой день рождения, отец попробовал прийти и поздравить меня. Бабушка отправила мою маму к входной двери в квартиру сказать ему, чтобы он никогда не смел приходить к нам. Отец был вынужден ретироваться. Самое удивительное, что, несмотря на такое отношение к нему, он до последних своих дней отзывался о бабушке крайне почтительно, с большим уважением. На праздники, если он был в Тбилиси, присылал ей поздравительные телеграммы, адресуя их Надежде Александровне Витовой. Бабушка говорила, что он это делал специально, чтобы подчеркнуть своё родство с известной в Грузии по дореволюционной жизни фамилией.
Бабушка вела финансовые дела в семье и определяла праздники, которые мы отмечали. Новый год мы встречали всегда в узком семейном кругу – бабушка, мама и я. На столе – бутылка сидра, он продавался в таких же бутылках, как шампанское, но был дёшев. Значительную часть бутылки выпивал я и часто после этого чувствовал себя неважно. Бабушка никогда мне не препятствовала, считала, что запреты могут привести к пьянству.
Главным праздником для бабушки было Рождество. Я всегда покупал ей две небольшие ёлки, одну она хранила за окном до сочельника (мне это было совершенно не понятно, зачем – все наряжали ёлки к Новому году), а в сочельник я помогал ей наряжать ёлку. Игрушки были ещё дореволюционные. В детские годы в Рождество я всегда находил около кровати чулок с подарками – яблоками, конфетами, орехами. Вторую ёлку бабушка в рождественские дни отвозила на кладбище на могилу родителей и мужа. Ёлку на Рождество бабушка ставила всю жизнь, даже тогда, когда ёлки были запрещены: наряжалась маленькая ёлочка, которая быстро пряталась в шкаф, если кто-то стучал в дверь.
Бабушка отмечала день своего венчания 8 января (21 января нового стиля) даже тогда, когда дедушка умер. На свадебном меню ресторана «Метрополь» она каждый раз записывала скромные ужины юбилейных лет венчания. Последняя запись – тридцатилетие совместной жизни 21 января 1942 года.
Праздновали в нашей семье и Пасху. Правда, пасхальный пост не соблюдался, наш стол всегда был скромным. К Пасхе пеклись куличи, красились яйца. Кулич пекла тётя Луша или мама. Яйца красили акварельными красками и переводили на них сводные картинки. Я с бабушкой дожидался полуночи, и мы «разговлялись». На следующий день к нам приходила из церкви после пасхальной службы в Елоховском соборе тётя Лиза Дербенёва. В церковь бабушка после появления «обновленцев» не ходила. Советские праздники в семье не отмечались.
Тридцатого сентября отмечали именины бабушки. Возвращаясь в августе в Москву из деревни (с дачи), мы привозили живую курицу, которая некоторое время жила в коридоре в корзине. Ко дню именин наш сосед Сергей Гавриш брал саблю и отрубал курице голову. Из курицы готовили праздничный ужин. Приходила её любимая племянница, Ирина Стафрина (дочь брата Анатолия Александровича Витова), с мужем, Валентином, к которому бабушка относилась очень хорошо. Валентин, рослый мужественный и деликатный человек, был на фронте ранен в колено, нога не гнулась, и он прихрамывал. О войне никогда не рассказывал. Правда, однажды речь зашла о героизме признанном и героизме, ничем не отмеченном. И Валентин рассказал о мальчике, который под огнём перевозил их в лодке на другой берег реки. Мальчик погиб, никто так и не узнал его имени.
Приходила к бабушке поздравить и её первая горничная тётя Женя (фамилии уже не помню). Она вышла замуж, а замужних горничных не держали. Приходила она довольно часто помочь по хозяйству, её муж погиб в Первую мировую войну, детей у неё не было, осталась одна. Приходила она и после смерти бабушки просто посидеть у нас и что-то сделать.
Бабушка крайне негативно относилась к настоящему времени, но у неё не было озлобленности, которая часто встречается по значительно более мелким обидам на государство и его представителей. Бабушка никогда не настраивала меня против существующего строя, понимая, что мне придётся в нём жить, но в то же время она была категорически против моего вступления в пионеры и в комсомол, которые у неё ассоциировались с большевиками. В этих случаях мне доставались изрядная порция брани и небольшое рукоприкладство, которое я стоически переносил. Со временем это проходило, и бабушка успокаивалась.
Бабушка отличалась широтой и свободой взглядов. Она очень доброжелательно относилась к новым руководителям СССР, пришедшим на смену невыносимых ею Ленина и Сталина. Ей импонировал Н. С. Хрущёв, выступавший с разоблачением сталинизма. В конце 50-х приподнялся «железный занавес», появились французские шансонье (Ив Монтан), французские фильмы. Этого бабушка ждала многие годы. Она ходила на все французские фильмы и обязательно хотела, чтобы я был с ней. Помню наш поход на «Красное и чёрное» с Жераром Филипом, который очень ей нравился. На этот фильм пускали только «после 16», а мне было 14. «Ты обязательно должен пойти, я скажу, что тебе 16». И она провела меня в «Колизей» (ныне театр «Современник»), а после просмотра обсуждала со мной фильм. Вместе мы смотрели «Фанфан Тюльпан», «Пармская обитель» (там были кадры дворца, где она бывала).