Колпачный переулок, 4

Рассказывая о бабушке, не могу не рассказать о нашем доме и квартире по адресу: Колпачный переулок, дом 4. Здесь бабушка и дедушка жили с 1920 года. Трёхэтажный дом расположен во дворе, за зданием бывшей школы. Его построил в начале XX века известный московский ювелир Орест Фёдорович Курлюков[33]. На трёх этажах дома были расположены три квартиры. До 1917 года их занимали: на первом этаже – сам Орест Фёдорович, на втором этаже – его сын Владимир Орестович с семьёй. На третьем этаже жил сын барона Андрея Львовича Кнопа[34], особняк которого расположен на противоположной стороне переулка (Колпачный, д. 5). После женитьбы сына на гувернантке он был «отселён» из особняка в квартиру дома Курлюкова. В 1917 году Кнопы покинули Россию, собирались вернуться, когда всё успокоится. Просторные квартиры в доме начали постепенно «уплотняться» и превращаться в коммунальные.

Первоначально каждая из квартир представляла собой длинную анфиладу из семи комнат, кухни и ванной. В таком виде они были непригодны для превращения в коммунальные. Революционное решение было простым – вдоль всей квартиры воздвигались перегородки, и образовывался коридор длиной около 30 метров от кухни до ванной и туалета. В перегородках из подручного материала создавались двери в каждую комнату, все они были разные: от маленьких, в которые надо было протискиваться, до широких, как въездные ворота. Все большие двустворчатые анфиладные двери в квартире сохранялись, поэтому в каждой комнате были три двери, две анфиладные – в соседние комнаты и одна – в коридор. После такой «революционной» перестройки квартиры московской буржуазии приближались к планировке барака. Высота потолков в квартирах была около 4 метров, потолки были лепные, симметрия лепных фигур была нарушена перегородками. В каждой комнате сохранились огромные окна с толстыми зеркальными стёклами и мраморными подоконниками.

Над третьим этажом располагался большой чердак, войти в него можно было через чёрную лестницу, шедшую из второго маленького подъезда. На чёрную лестницу выходили двери из кухонь. Чердак был высокий, там обычно сушили бельё и хранили ненужные вещи. На первом этаже у чёрной лестницы находилась небольшая комната для дворника. Ниже в подвале была котельная. До конца пятидесятых годов дом отапливался от этой котельной.

Орест Фёдорович Курлюков умер в 1916 г., а его сын старался «уплотнить» квартиры людьми не с улицы, а известными ему по дореволюционной жизни. И, когда у моих бабушки и дедушки отобрали их квартиру в доме страхового общества «Россия», Владимир Орестович предложил им перебраться в его дом, в квартиру Кнопа, поскольку стало ясно, что ничего не «успокоится» и хозяин квартиры уже не вернётся. В приглашении перебраться была и практическая цель: дедушка, служивший в Красной армии, имел право на владение оружием, а при новой власти развились воровство и грабежи домов. Из подъезда и с лестниц исчезли ковры, зеркала, светильники, крали верхнюю одежду, которую было принято оставлять на вешалках в большой, общей для всех квартир прихожей. Дмитрий Николаевич, мой дед, быстро организовал в доме дежурство, и кражи прекратились.

После жизни в собственном доме, в собственной квартире вот в такую коммунальную квартиру на третьем этаже дома переехали моя бабушка, дедушка и мама, которой было к этому времени 7 лет. Здесь им предстояло прожить более 40 лет. Я никогда не видел уныния на лице бабушки и не слышал от неё ни одной жалобы и ни одного слова осуждения советской власти. В этой квартире жил и я со своей семьёй.

А самым первым жильцом квартиры был товарищ Кнопа – Зейц – с женой Серафимой. Уезжая из России, Кноп просил его проследить за порядком в квартире. Зейц работал в секретариате Троцкого, и его ждала судьба всех троцкистов.

Квартира постепенно «уплотнялась»: в неё переехали сёстры Вяземские, Любовь Орестовна и Валентина Орестовна, со своей мамой. Они жили в соседнем здании «Частной женской гимназии Л. О. Вяземской в Москве», которая была открыта в 1908 году по высочайшему разрешению императора. Эту гимназию Любовь Орестовна передала государству, она стала школой № 41. Вяземским было предложено переехать в дом Курлюкова. Они заняли большую комнату, расположенную рядом с комнатой бабушки. Их домработница Ксения поселилась в самой последней комнате квартиры, около туалета. Через некоторое время в квартиру въехал красный казак из Запорожья – Пётр Иванович Гавриш – со своей женой Анной Иосифовной и сыном Сергеем. Таким образом, состав жильцов квартиры был разнообразен: мои бабушка и дедушка из семей Иваново-Вознесенских фабрикантов, дворяне из старинного рода Вяземских, казак, член ВКП(б) Пётр Гавриш с семьёй, троцкист Зейц с женой и две домработницы (до революции – горничные). Отмечу, что громких скандалов, ругани, брани, различных коммунальных ссор в квартире никогда не было.

Постепенно устанавливался новый порядок, порядок совместной жизни в коммунальной квартире: система оплаты электричества за каждую лампочку и расчёт общего, весьма тусклого освещения в коридоре, обязательное по графику дежурство каждой семьи – мытьё полов в коридоре, мест общего пользования. Вымыть полы из отличного дубового паркета и мест общего пользования для неподготовленных жильцов была задача не из простых. Помню, как значительно позднее, в конце 60-х, жена и я ползали на коленях по коридору не один час, отскабливая въевшуюся в паркет грязь.

Пётр Иванович Гавриш был деятельным человеком и умело использовал своё положение члена ВКП(б). Он стал требовать, чтобы кухня, которая относилась к комнатам, в которых жили мои родственники, стала общей и ей могли бы пользоваться все семьи. Для этого надо было провести существенную перестройку – от части комнаты моей бабушки отрезать угол для прохода на кухню. Был построен крохотный коридорчик шириной 70 см, высотой 1,8 м. В комнате бабушки образовался угловой выступ. Стенки коридора из картона пропускали и усиливали все звуки. Когда кто-то протискивался по коридорчику на кухню, казалось, что он шагает напрямик через комнату. Одни соседи вставали уже в 5 утра, а другие ложились после 12 ночи.

Моим родным повезло, рядом с ними поселились высокообразованные женщины – сёстры Вяземские. Валентина умерла в 1944 году, память о Любови Орестовне я бережно храню всю жизнь.

По прошествии многих лет вижу Любовь Орестовну глазами юноши – она умерла в августе 1960 года, когда мне исполнилось 19 лет. Она идёт по коридору квартиры, всегда аккуратно одетая (никаких халатов), среднего роста, полная, седые волосы сзади зачёсаны в пучок. У неё низкий грудной приятный голос, строгое выражение лица, серые вдумчивые глаза. В ней чувствовались ум и достоинство. Удивительно, в моих глазах Любовь Орестовна никогда не выглядела старухой, даже в возрасте далеко за 80 лет. Я думаю, что это было связано с её осанкой: отсутствием сутулости, старческого «шарканья» ногами, с уверенной походкой, с правильной чёткой речью хорошего преподавателя. Она была постоянно занята своей работой. Кроме основной работы в Московском институте инженеров транспорта (МИИТ), занималась дома с аспирантами, писала учебные пособия по английскому языку.

Её отец, Орест Полиенович Вяземский, был выдающимся инженером-путейцем[35], известным далеко за пределами России. Орест Полиенович руководил строительством более четырёх тысяч вёрст железных дорог, проложенных по трудным и неизведанным местам Сибири. Объёмы и разнообразие выполненных Орестом Полиеновичем работ невероятны – восемь лет он работал на строительстве морского порта Санкт-Петербурга и морского канала Петербург – Кронштадт, с 1888 года был руководителем работ по изысканию пути строительства труднейших участков Забайкальской и Крутобайкальской железных дорог, частично проходящих по зоне вечной мерзлоты. Он участвовал в изыскательских работах по прокладке более двенадцати тысяч вёрст железных дорог. За работы на Транссибирской магистрали Орест Полиенович был награждён многими орденами Российской империи, наградами от Бухарского эмира, китайского и японского правительств. Его работы по строительству Транссибирской магистрали были отмечены золотой медалью Всемирной выставки в Париже в 1900 году. У Ореста Полиеновича и Елены Дмитриевны Вяземских было трое детей: сын Валериан (1868–1924), дочери – Любовь (1869–1960) и Валентина (1871–1944).

На стене в комнате Любови Орестовны висела подаренная её отцу в 1900 году на Всемирной выставке в Париже большая серебряная карта России с золотой ниткой этой железной дороги. Любовь Орестовна рассказывала мне, что она с сестрой и братом были с отцом в его многочисленных поездках во время изыскательских работ в Сибири. Вспоминала, как они ездили в сильнейшие морозы на санях, укутанные медвежьими полостями.

Любовь Орестовна – одна из первых русских женщин, обучавшихся в Кембриджском университете. Она рассказывала, что в годы учёбы много путешествовала на велосипеде по дорогам Англии. В 1902 году учредила «Первое частное женское коммерческое училище Л. О. Вяземской в Москве». В 1908 году, по высочайшему разрешению императора, оно было преобразовано в «Частную женскую гимназию Л. О. Вяземской в Москве». Располагалась гимназия в Колпачном переулке (дом № 4), в ней обучались О. Н. Андровская, сёстры Каган – Лиля (Брик) и Элла (писательница Эльза Триоле).

Одновременно с работой в гимназии Любовь Орестовна поступила на физико-математический факультет Московского университета, который окончила в 1916 году (в возрасте 46 лет). В начале 1918 года она передала свою гимназию государству, но, по воспоминаниям одного из её учеников, «… продолжала работать в школе № 41, была сильным математиком и безупречным педагогом». С 1919 года работала учёным секретарём физико-математической секции научного отдела Наркомата Просвещения.

Не обошла Любовь Орестовну и участь многих людей из интеллектуальной российской элиты: 20 августа 1919 года её арестовали по групповому делу кадетов[36], но по ходатайству юридического отдела Московского Политического Красного Креста освободили. В ночь с 18 на 19 октября 1920 года вновь арестовали. Выписка из её личного дела говорит о произволе ВЧК, твёрдых нравственных устоях и уме Любови Орестовны. 19 октября 1920 года Любовь Орестовна Вяземская показала на допросе: «Причин ареста я не знаю, но думаю, что потому, что в 1905 году я записалась в члены партии конституционных демократов (КД), но через год вычеркнулась. Затем в связи с арестами по делу Тактического Центра, но там я никого не знала. Куракиных не знаю. Точно так же не знаю Лопухиных, Бернгард и Сологуб. С кадетскими кругами я совершенно не знакома. Когда я записалась в партию, то это сделал один из родителей. Фамилии его я сейчас не помню».

На том же допросе на вопрос о своих политических убеждениях Любовь Орестовна Вяземская ответила так: «Я подчиняюсь Советской власти и считаю, что идеалы социализма хороши, но насколько он осуществим и верным ли путем мы идем, судить не берусь». Заместитель народного комиссара по просвещению Покровский направил телефонограмму в Президиум ВЧК. «Телефонограмма № 850. В ночь на 19 октября по ордеру № 8361 МЧК арестована сотрудница Наркомпроса Любовь Орестовна Вяземская, так как она выполняет ответственную работу по Государственному Комитету охраны памятников природы, прошу срочно рассмотреть ее дело и, если возможно, освободить. Заместитель Наркомпроса Покровский».