1 ноября 1920 года было утверждено Заключение по делу Вяземской Л. О. «Вяземская не является активной работницей в партии кадетов, полагаю ходатайство зам. Наркомпроса Покровского об освобождении Вяземской из-под ареста удовлетворить». Любовь Орестовна была освобождена 5 ноября 1920 года и продолжила свою работу учёным секретарём научного отдела Наркомпроса. Всю свою жизнь Любовь Орестовна посвятила педагогической работе, с 1938 по 1957 год она была заведующей кафедрой иностранных языков МИИТ. В 85 лет Любовь Орестовна защитила диссертацию на степень доктора педагогических наук.
В квартире Любовь Орестовна общалась только с моей бабушкой, у них были общие темы для разговоров. Любовь Орестовна всегда вела жизнь трудолюбивого, увлечённого работой человека, не обсуждала с соседями никаких проблем. Очень простую еду ей готовила её домработница Ксения.
В соответствии со своей должностью в МИИТ Любовь Орестовна являлась полковником железнодорожных войск. У неё была форменная одежда: тёмно-синий китель с погонами. В этой форме я её видел всего несколько раз, она выходила в ней в коридор, когда возникала необходимость дать указания мастеру из домоуправления провести какие-либо работы по починке и ремонту в квартире. Любовь Орестовна отличалась невероятной скромностью в бытовых делах, у неё никогда не было ни к кому претензий.
В начале пятидесятых годов, благодаря влиянию Любови Орестовны, в квартире установили телефон. Это было большое событие, телефон повесили посередине коридора, напротив комнаты Зейц. Для Любови Орестовны был установлен отдельный параллельный аппарат. Телефон был большим удобством для жильцов и постоянным беспокойством для Серафимы Васильевны, ей постоянно приходилось подходить к нему. Вся стена у телефона была исписана телефонными номерами – своеобразная телефонная книга коммунальной квартиры. Часто и долго по телефону разговаривал Сергей Гавриш, причём он выходил из своей комнаты, которая располагалась рядом, в одних трусах. В этой ситуации Любовь Орестовна испытывала ужасные неудобства. Она не могла пройти из своей комнаты мимо голого мужчины в туалет, который располагался в конце квартиры. Открывала свою маленькую дверь из комнаты в коридор и выглядывала, видела Сергея, стоящего у телефона, и тут же закрывала свою дверь. Это продолжалось до тех пор, пока Сергей не завершал разговор и не уходил в свою комнату.
Отдыхать Любовь Орестовна ездила только в Коктебель, к которому она привыкла ещё с детских лет. Её родители были дружны с матерью Максимилиана Волошина – Еленой Оттобальдовной (урождённой Глазер), которая некоторое время после развода с мужем жила вместе с сыном в семье Вяземских. Об этих годах сохранились воспоминания, написанные Валентиной Орестовной, которая была старше Максимилиана на пять лет[37].
Изредка к Любови Орестовне из Коктебеля приезжала её знакомая, Мария Степановна Волошина (Заболоцкая), жена Максимилиана Волошина. При редких встречах запомнилась её лёгкая доброжелательная улыбка, обращённая ко мне, пятнадцатилетнему юноше.
Любовь Орестовна очень доброжелательно и внимательно относилась ко мне, она приходила на скромное торжество моего дня рождения и всегда приносила подарок. Я помню их и храню. Книгу «Рассказы из истории русской науки и техники»[38] со специфическим оттенком русского интеллектуального превосходства, что было распространено в то время, я прочёл очень внимательно, думаю, она оказала влияние на мой выбор технического института для профессионального обучения. Другой подарок до сих пор стоит на моём письменном столе – это блокнот для записей с верхней серебряной крышкой.
Когда у меня возникала необходимость посмотреть какие-либо исторические сведения, я робко стучался в дверь и заходил в комнату Любови Орестовны. У неё в книжном шкафу была Энциклопедия Брокгауза и Ефрона[39], которую она собирала и бережно хранила. Любовь Орестовна обращалась ко мне всегда на Вы, независимо от моего возраста: «Юра, берите очень аккуратно, корешки переплёта легко повреждаются».
Любовь Орестовна первая в нашей квартире приобрела телевизор. Это был «Ленинград» – огромный аппарат с маленьким экранчиком, закрывавшимся специальной шторкой. Телевидение вело только прямые передачи, системы записи телевизионного сигнала не существовало. Самыми распространёнными были театральные постановки, которые транслировались непосредственно из театрального зала. Если был хороший спектакль из Большого театра или из Малого театра, Любовь Орестовна приглашала бабушку, маму и меня. Она садилась в своё рабочее кресло перед телевизором, рядом в кресле – бабушка, мы сидели на стульях за ними. Конечно, появлялись и родственники её домработницы Ксении, дочь Валентина и её сын Сашко. Ему вход в комнату Любови Орестовны был запрещён, но, когда уже начиналась программа, свет в комнате тушили, чтобы было лучше видно действие на крохотном экране, Сашко незаметно пробирался и сидел на полу, разглядывая экран между телами сидящих впереди. Поскольку передачи были прямыми, были и антракты, во время которых все расходились и затем после антракта собирались вновь, как в театре.
Иногда к Любови Орестовне приезжал из Ленинграда её племянник Орест Валерьянович, сын Валериана Орестовича Вяземского. Он останавливался в нашей квартире. Высокого роста, подтянутый, доброжелательный, внимательный к окружающим. В лице и походке чувствовалось внутреннее достоинство. Его приезд был всегда совершенно незаметен, Любовь Орестовна и он тихо беседовали в комнате, громкие разговоры были бы слышны через все двери, соединяющие анфиладу комнат квартиры. Я ничего не знал о нём, кроме того, что он прошёл через ГУЛАГ, участвовал в строительстве Беломоро-Балтийского канала им. Сталина.
Орест Валерьянович родился в 1902 году в Ташкенте. Закончил в 1924 году Петроградский институт путей сообщения. В поисках работы приехал в Ташкент и занялся проблемами мелиорации. Надвигался процесс «Промпартии», многие технические специалисты были признаны врагами, на них наклеили ярлык – «вредитель». Молодой талантливый инженер Орест Валерьянович был арестован 28 декабря 1930, ему было предъявлено обвинение по статьям 58–7 и 58–11 Уголовного кодекса «… в подрыве государственной промышленности и контрреволюционной деятельности…». Постановлением ОГПУ от 23.07.1931 г. он был приговорён к пяти годам заключения. Оресту Валериановичу повезло, ему приписали «вредительство», могли с той же лёгкостью приписать статью 58–10, по которой в 1938 году был расстрелян мой двоюродный дед. После допросов в Бутырке его, как нужного специалиста, переводят в Отдельное конструкторское бюро (ОКБ) по проектированию сооружений Беломоро-Балтийского канала, так называемая «шарашка», а затем направляют на строительство канала. Это был первый в СССР опыт создания концентрационного лагеря («БелБалтЛаг») и использования заключённых для строительства. Рабский труд объясняли необходимостью перевоспитания вредителей и врагов строительства социализма.
Тяжёлые условия жизни и работы, унизительное положение врага и «вредителя», полная зависимость от многочисленных безграмотных лагерных начальников. Но и в этих невыносимых условиях Орест Валерьянович нашёл возможность проявиться своим инженерным талантам. Сказались твёрдые жизненные устои, заложенные в семье во многих поколениях Вяземских, посвятивших себя служению России. В книге «Беломоро-Балтийский канал имени Сталина»[40] немало страниц посвящено «перековке» Ореста Валерьяновича. Это был прекрасный пример «перевоспитания»: дворянин, из известной семьи стал целеустремлённым строителем новой жизни. Многое в этой книге целенаправленно и по возможному недомыслию писателей, «инженеров человеческих душ» по образному выражению М. Горького, злостно перевёрнуто с ног на голову. Орест Валерьянович честно, много, творчески и физически работал не потому, что его «перевоспитали», а, наоборот, потому, что его хорошо воспитали родители, заложили в нём любовь к России, любовь к честному труду. Он не мог жить и работать иначе, никакие «перевоспитания» не могли изменить его жизненные принципы. Писатели не хотели видеть жестокость создаваемой системы, приведшей в конечном итоге к гибели миллионов людей. Они создали книгу, поддерживающую искажённые представления руководителей страны о социализме и методах его построения, закладывающую в головы обычных людей иллюзии о возможности и целесообразности рабского труда.
Орест Валерьянович выдержал все испытания, его работа была отмечена, срок заключения сокращён, он был награждён орденом Трудового Красного Знамени. В 1957 году он был реабилитирован.
Но не стоит заблуждаться: травмы от жестоких допросов, унизительного положения «вредителя», издевательств безграмотных начальников, болезней и многочисленных смертей заключённых тяжёлым грузом сохраняются на всю жизнь. Орест Валерьянович вышел из лагеря больной туберкулёзом. Дальнейшая инженерная деятельность сложилась для Ореста Валерьяновича счастливо – он был автором проектов и руководителем строительства многих гидротехнических сооружений и электростанций. Его именем названа улица в городе Рыбинске.
Однажды я сказал Оресту Валерьяновичу, что у меня есть альбом зарисовок художника Ю. К. Арцыбушева «Диктатура пролетариата в России»[41], сделанных в 1917–1918 гг., он попросил его посмотреть. Через несколько дней вернул его мне, под рисунками многих выступающих я обнаружил поставленные им маленькие крестики. Сначала я не понял, что он отметил, задумался, обратился к нему. «Юра, это революционеры, которые в последующие годы были репрессированы и расстреляны». Я был поражён, пересмотрел альбом, действительно, эти фамилии были для меня совершенно незнакомы, их не было в наших школьных учебниках. «Министерство правды» переписало историю, как, например, художник Д. Налбандян с лёгкостью убрал Ягоду с картины «Сталин, Ворошилов, Киров и Ягода на Беломорканале». Ягода был одним из основных руководителей строительства и создания системы концентрационных лагерей, идеологом книги о Беломорканале. Его расстреляли в 1938 году.
1958 год был тяжёлым для меня – выпускные экзамены в школе, вступительные – в институт. Любовь Орестовна немного занималась со мной, хотела подготовить меня психологически к экзаменам в институте. «Юра, – говорила она, – возьмёте билет, никогда не читайте все вопросы. Сядьте за парту, подготовьте всё, что необходимо для ответа, – ручку, карандаш, бумагу. Посмотрите в окно, на деревья, на небо и только после этого читайте первый вопрос экзаменационного билета. Не надо читать сразу все вопросы, остановитесь на первом. Если прочитать всё и окажется, что не знаете ответов на один из вопросов, то будете волноваться и плохо ответите на вопросы, которые вам известны». Я всегда следовал советам Любови Орестовны и передавал их своим студентам.
В нашей семье хранилась большая старинная икона Спаса Нерукотворного, принадлежавшая моей прабабушке – Екатерине Михайловне Витовой (Кузнецовой). Икона находилась в комнате Лукерьи Ильиничны (тёти Луши), перед иконой всегда горела лампадка. Однажды в конце 50-х годов Любовь Орестовна пришла к бабушке и попросила разрешения постоять у этой иконы. Наверное, ей хотелось побыть у иконы одной, обратиться к Господу. Я решил пойти вместе с ней и бабушкой. Постучались, тётя Луша открыла дверь и пригласила зайти к ней в комнату. Любовь Орестовна не стала входить, икона стояла на столе у большого окна, прямо напротив двери, горела лампадка. Две старые женщины стояли в темноватом коридоре, внимательно и задумчиво смотрели на икону, тёмную от времени, со следами «слёз» на лице Христа от постоянного протекания крыши, а может, и от боли за происходившее… Что они говорили Господу, о чём каялись, что просили? У обеих было общее в судьбе: разрушение благополучной жизни в дореволюционные годы, борьба за выживание, разочарования, несбывшиеся надежды. Стояли долго, Любовь Орестовна повернулась и пошла в свою комнату. Думаю, что это обращение к Христу поддержало её в последний год жизни. Ведь ни она, ни моя бабушка в церковь с «красными» священниками не ходили. Посещение церкви могло обернуться для Любови Орестовны серьёзными проблемами, потерей работы, составлявшей основу её жизни.
В последние годы своей работы в МИИТ Любовь Орестовна стала ездить на машине, которую она заказывала в таксопарке, это был ЗИМ (ГАЗ 12), по тем временам шикарная машина. После моего поступления в институт я, естественно, захотел встречать Новый год в студенческой компании. Но бабушка была решительно против, был достигнут следующий компромисс: я встречаю Новый год дома, после чего еду в студенческую компанию. Чтобы отвезти меня, бабушка решила прокатиться по новогодней Москве вместе с Любовью Орестовной на ЗИМе. Так я был доставлен в изрядно подпившую компанию моих друзей. А новогодняя Москва в то время была совершенно пустынна.
Через год, в марте 1960 года, умерла моя бабушка. В день, когда были назначены похороны, мы открыли двери комнаты, и жильцы квартиры могли зайти и попрощаться с умершей. Пришла Любовь Орестовна, она стояла поодаль, была грустна. Очень скоро с ней произошёл несчастный случай, она упала и сломала себе бедро. Ей был 91 год, отвезли в больницу, операцию делать не стали. Она лежала в своей комнате, за ней ухаживала верная Ксения, прошедшая с ней большую часть жизни. В августе 1960 года Любовь Орестовна скончалась.
В сентябре приехал разобрать вещи Любови Орестовны сын Ореста Валерьяновича – Валериан Орестович Вяземский – с женой. Вещей было немного. Валериан Орестович пригласил меня и сказал: «Мы знаем, Любовь Орестовна относилась к Вам с теплотой, и мы хотели бы, чтобы та вещь, которую вы выберите, напоминала Вам о ней. Вы можете взять всё, что захотите, кроме серебряной карты с Транссибирской железной дорогой». Я знал, что мне хотелось взять, – Энциклопедию Брокгауза и Ефрона, которую Любовь Орестовна собирала в течение многих лет жизни. Эти книги стоят в моём книжном шкафу и всегда напоминают мне о замечательной русской женщине, Любови Орестовне Вяземской, с которой я жил в одной коммунальной квартире в течение многих лет.