— А как насчет Сэма Гарднера? Ты ведь ему звонил через десять минут после убийства. И потом еще вечером звонил. И утром того дня — тоже звонил… Припоминаешь теперь? Распечатка на все твои разговоры с Гарднером лежит у меня в столе. Ты ведь человек технически не очень грамотный — ты даже из своего телефона отметки об этих разговорах не смог удалить. Но если бы ты даже в точности выполнил инструкции Гарднера и их удалил — все равно на сервере, обслуживающем вашу мобильную связь, все сохранилось.

Келлер понуро молчал.

— Послушай, мы знаем о твоих отношениях с Гарднером. И как они начались в Москве, и как ты его не раз выручал, и как он тебе за это признателен. И знаем, что сюда тебе помог выехать Гарднер, а Саид разрешил отъезд — чтобы ты ему тут оказал кое‑какие услуги. Но об этом после. Сейчас я хочу убедиться, что ты меня полностью понимаешь. Если хочешь, давай перейдем на английский, чтобы тебе легче было.

— Говори по‑русски.

— Нет, это ты говори…

— А что я тебе скажу? Да, разговаривал я с Гарднером. И в тот день, и до того дня, и после. Это ничего не доказывает.

— А это — как посмотреть. Ты, говоришь, убил из ревности, верно? Для чего же тогда эта записка: NOTHING PERSONAL? Когда у тебя, по твоим словам, как раз все было очень даже рersonal. И дальше — пистолет, который садовник Гарднера вдруг так вовремя потерял, неожиданно оказывается у тебя… Звонишь ты, убив человека, сразу Гарднеру. А с Дятловым — это ты придумал забавно. Позвонить, стрелки перевести… Не просил он тебя ни о каком звонке. А Гарднер просил. Точнее, велел позвонить и подтвердить, что твоя работа выполнена. Ты что же думаешь, присяжные поверят, что Гарднер так интересовался твоим убийством на почве ревности? Жди…

Снова угрюмое молчание Келлера. Впервые с момента ареста он оказался в ситуации, к которой не был готов.

Потемкин продолжал без нажима, мягко:

— Тебе объяснили, что за убийство на почве ревности тебе много не дадут. Пообещали хорошего адвоката. А ты знаешь, что Гарднер свои обещания выполняет. И вот ты хорошо заработаешь на безбедную старость, получишь мягкий приговор, отсидишь половину — и выйдешь, и станешь наслаждаться обеспеченной жизнью, так ведь? А я тебе скажу, Люкас, доктор, которого ты убил, излечил тысячи людей и мог бы еще десяткам тысяч помочь. Он стал Гарднеру поперек пути — и тебе велели его убрать. Объяснили, что риск невелик. Так?

Келлер покачал головой и уставился в пол.

— Так, конечно. Но вот что я тебе сообщаю совершенно официально: с теми уликами, что есть сейчас, мягкого приговора ты не получишь. Убийство первой степени. Значит, электрический стул. Инъекции в этом штате вроде бы отменили… Но смертную казнь в Калифорнии не отменят, не надейся… А не казнь — тогда пожизненное заключение, это в лучшем случае. Единственный твой шанс — пойти на сотрудничество со следствием. Расскажешь откровенно про Гарднера — тогда у тебя есть шансы выжить и выйти через какое‑то время из тюрьмы. И даже спрятаться тебе, может быть, помогут. Это твой шанс. Все теперь зависит от тебя и от того, что ты расскажешь.

Потемкин чувствовал, что Келлер находится на грани. Люкас боялся Гарднера — это точно, но и становиться для него козлом отпущения в таком раскладе Люкас тоже не собирался.

И Олег понял, что время пришло. Он огляделся с видимым безразличием и, наклонившись через стол к Келлеру, сказал ему доверительно:

— Ты ведь знаешь, откуда я приехал, верно? А я знаю, что твой братец Рино в Москве сейчас неплохо живет, успешный бизнес у него и семья хорошая.

— Не трожь Рино, ты! — У Келлера заблестели глаза. — Он завязал давно, при чем тут он?

— Ты знаешь, Люкас, другой твой и Гарднера общий знакомый любит Бенджамина Франклина цитировать. Соображаешь, о ком я? Так вот, Бенджамин Франклин говорил — бывают ситуации, для которых нет срока давности, все в руках божьих. Я думаю, мы с тобой друг друга поняли.