— Вон куда, — мальчишка кивнул головой на противоположный берег залива, где сквозь туманную дымку угадывались очертания Кронштадта.
На миг безумная надежда вспыхнула в сердце Филиппа.
— Там будут жить? Барышня тебе не говорила?
— Как же она скажет? — засмеялся Федька. — Коли немая. Я вот слыхал, как мамаша говорила этому господину, чтобы проводил их на тот берег, а там они дальше сами тронутся.
Филипп опустил голову. Кто знает, куда мать увезёт Дорофею? При её нелюдимости и страхе за дочь ясно, что она не останется там, где он сможет их найти. Он так и не узнал, какая тайна скрывается в недрах этой семьи, почему мать Дорофеи так сторонится людей и кто этот таинственный «господин», которому всё же дозволено их навещать.
Но всё-таки, возможно, в Кронштадте отыщутся хоть какие-то следы или получится узнать имя того человека, что связан с ними. Филипп представил, как стыдно ему будет показаться на глаза Дорофее после того, что произошло, — если она вообще пожелает его видеть. Что он скажет ей?
И тут ему вдруг стало ясно, как он должен поступить. Он сделает то, что хочет и считает нужным — вопреки воле отца и мнению его драгоценного круга.
* * *
Ещё до рассвета Филипп бесшумно вышел из дома Прилучиных. С того памятного дня отец с ним почти не разговаривал, барышни его демонстративно игнорировали, а мадам Прилучина лишь жалостливо вздыхала. Это было Филиппу на руку — он не чувствовал ни малейших угрызений совести. Отец будет в ярости, захочет лишить его наследства, ну и пусть. При себе Филипп имел немного денег, старинный перстень, оставшийся от деда, и крест на золотой цепочке, украшенный бриллиантами, — этого хватит на первое время; он же поступит так, как хотел его друг Артамон: попросится на какое-нибудь судно матросом или юнгой, дослужится до офицера, штурмана или даже капитана. Какое же это будет счастье! И тогда… Тогда он найдёт Дорофею, где бы она ни была, упадёт к её ногам, скажет о своей любви и о том, что теперь он достоин просить её руки! Пусть это произойдёт не так скоро, он готов ждать.
Филипп де Креспен шёл вперёд всё быстрее и быстрее: радостные, бодрые мысли ускоряли его шаги. Прохладное утреннее сентябрьское солнце отражалось в зеркальной глади залива.
1) Сестрорецкий курзал вмещал в себя концертный зал, открытую эстраду, ресторан, библиотеку, комнаты для карточных игр и бильярда.
2) Господин де Креспен, вы идёте с нами!
3) Так как же, сударь?
4) Спасибо, мадемуазель, но нет.
5) О, перестань, Софи!
6) Что же, как пожелаете, господин де Креспен.
7) Я понимаю всё, что вы говорите.
Два года спустя
Теперь она принадлежала сыну того, кто сражался с её прежним хозяином и победил. Это было правильно: она должна принадлежать победителю — с тех самых пор, как получила клеймо с буквой «Z» и россыпью мелких звёздочек, обрамляющих букву, словно ореол.
Потом было много поединков — о нет, не настоящих, это были всего лишь тренировочные бои, и пусть на них так же бешено звенели клинки, раздавались крики и угрозы, слышалось хриплое дыхание, бойцы иногда падали от усталости — всё же в те минуты лезвия не ломались, их не обагряла кровь. Это были уроки фехтования, необходимые и нужные, захватывающие и изнурительные… Она любила наблюдать за ними, бесстрастно отмечала про себя, насколько её нынешний хозяин сильнее или слабее противников. Его успехи были налицо — возможно, он скоро станет весьма хорошим фехтовальщиком. Она выжидала.