Доре вдруг стало жаль дочь, и еще более — мужа. Она обняла его за плечи, усадила в кресло и пристроилась на подлокотнике.
— Чего ты? Успеет еще — и научится и наработается. Пусть отдохнет, подумает. Так, может быть, скорее найдет себя,— сказала она.— Мы с тобой не знали такого. А разве это хорошо? Всё торопились, торопились. Ни времени, ни суток не хватало. Всегда все горело. Учились и работали, а теперь работаем и учимся. Несем десятки нагрузок… Мне иногда, вообще, приходит на ум, не слишком ли мы перегружаем людей? Взваливаем на них ношу с дошкольного возраста и каждый год добавляем по пуду. Не много ли?
— Один доктор в нашей поликлинике дальше тебя пошел,— снова вспылил Димин, понимая, что это говорится не только, чтобы успокоить его.— Знаешь, с бородкой?
— Встречала.,
— Он, вообще, во имя здоровья требует запретить перевыполнять план.
— А что ты думаешь?! — встрепенулась Дора, будто слова мужа обрадовали ее.— Продуктивность должна расти за счет техники. А помнишь последние дни июля? Жару? В формовочном и термообрубном выработка на десять процентов упала. Ты думал об этом, секретарь?
— Не обобщай, пожалуйста.
Довольная, что муж забывал о Рае, Дора, однако, возразила:
— И все-таки перегрузка! А отсюда — усталость. Поговори с библиотекаршей, спроси, какие книги берут. Выберите, просят, такую, чтобы отдохнуть.
— Значит, чем меньше отдашь, тем больше себе останется?
— Потому и отрыгается…
— Ради бога, воздержись хоть эти свои открытия проповедовать.
— Какой нынче из меня проповедник,— слабо усмехнулась Дора.— Трибуна моя дома стоит, да и организатор я больше в столовой. Пошли кушать.
— Есть, хочешь сказать!
— Ну, есть…
Назавтра, выйдя из дому, Димин отпустил машину и отправился в комитет пешком. История с барабаном, разговор с женой, провал дочери на экзаменах не выходили из головы. И самым неприятным было, что никакого решения не находилось.
Это раздражало. Особенно Дора, которая до сих пор, несмотря на все его старания, даже за свою самостоятельность боролась не очень охотно. Военное прошлое лежало на ней грузом — слишком много довелось видеть крови, смертей! И под их бременем она почти изнывала, не стараясь искать выхода.
Как-то сразу после войны к ней, прямо на квартиру, заявился муж одной предательницы, которую Дора хитростью выманила из гетто и привела в лес на партизанский суд. В военной форме, с нашивками, свидетельствующими о ранениях, с тростью в руке, худой, бледный, он и на Димина произвел тягостное впечатление. Оно усиливалось еще тем, что пришедший смотрел на Дору как на диво, юлил глазами, без конца щипал подбородок. А потом, скрипнув протезом, неожиданно раскланялся и хлопнул дверью, видимо, не понимая ни Дору, ни свою жену, ни того, зачем заходил сюда.
После его визита Дора совсем упала духом. Приуныв душой, стала избегать, сторониться людей. Когда же разговаривала с кем-нибудь, странно улыбалась, вроде угадывая у собеседника какие-то тайные мыслишки. А вот сейчас эта — неожиданная, давно забытая активность, тоже, однако, не совсем натуральная, извиняющаяся, но въедливая.
— Фу ты черт!..— крутил головой Димин.