4

Димин пришел домой лишь под вечер. Ездил в райком с Прокопом Свириным, которого цеховая организация приняла в партию. Вел долгий и неприятный разговор с директором о злосчастном барабане. Присутствовал в красном уголке литейного цеха, когда торжественно провожали на пенсию старого формовщика Вараксу. Провернул множество текущих дел. Все это было ново, незнакомо, и приходилось без конца советоваться с другими даже по мелочам. И если бы на заводе не было крепко сколоченной организации, ничего не смог бы сделать.

Сняв галстук и отдавая жене, которая открыла ему дверь, усталый Димин раздраженно выругался:

— А, будь ты неладен! Черт! Кто выдумал эту обузу? Душит, как хомут… Рая дома?

Дора уже давно приметила: вернувшись с работы, он непременно спрашивал, дома ли дочь, а если открывала Рая, дома ли мать, и был очень недоволен, когда кто-нибудь отсутствовал.

— Дома,— ответила она.

В коридоре у них было темновато. Свет попадал сюда лишь через стеклянные двери спальни. Услышав звонок, по которому Дора узнала — муж, сразу зажгла электричество. В желтоватом свете, не таком ярком, как ночью, лицо Димина выглядело осунувшимся. Но, заметив это, Дора не подала виду. Она повесила в шкаф его шляпу, галстук и, пройдя за ним в ванную, посоветовала:

— Ты вымойся, Петя, до пояса. Как бывало.

Димин охотно снял рубашку, соколку и, фыркая, стал умываться. Потом наклонился над ванной и попросил полить на шею и спину. Холодная вода освежила его. Покрякивая, фыркая и охая, он начал рассказывать:

— Прокопа Свирина твоего утвердили… У-ух! Хотя и устроили головомойку. Да не бойся: лей, лей… Ух ты!.. Даже жалко его стало, такого смирненького, причесанного… Левей, левей, на лопатку…

Она знала и эту привычку мужа — рассказывать обо всем, что делал, видел и слышал за день. Знала, любила и привыкла к ней.

— А ты, наверно, защищал?

— Нет, как-то неловко было. К тому же барабан этот…

— Зря. Быть собою вряд ли когда-нибудь стыдно.

— Ты мне лучше скажи, чего они от меня хотят. У-ух! Директор и тот с час поучал… Довольно!

Димин вытерся лохматым ручником, оделся, причесался и, порозовевший, с мокрыми волосами, приобретшими синеватый отлив, прошел в столовую. Но на душе посветлело не до конца. В воображении как упрек стояла неуклюжая громадина царь-барабан. На нем, как смутно догадывался Димин, скрестилось многое, и в первую очередь — нахрапистость Кашина и непонятная, но не без задней мысли, пассивность главного инженера.

— Он посоветовал мне забыть сегодняшний случай, не придавать ему значения,— заговорил вновь Димин, шагая вокруг стола и поправляя стулья.

— Да ты сядь, сядь,— попросила Дора.— Кто он?

— Директор. Говорит, что шумиха, если поднять ее, вызовет нежелательный резонанс. Подорвет идею рационализации, авторитет Кашина, а рикошетом и Сосновского. Ибо ничто так не раздражает рабочих, как техническая бестолковщина инженеров. А барабан, если не считать бригады монтажников, по сути дела не стоил ни копейки.