– …

(Не помнит. Не помнит.)

– Не важно уже, – говорит мама. – Все равно.

И замолкает. В этот день она перестает с нами разговаривать. Не рискует. В молчании она вновь обретает контроль над словами.

– Ты как будто вернулась в детство, – шепчу я, – как будто у тебя снова есть няня. Помнишь ее? Помнишь пани Владзю? Хоть немного?

Ответ может быть только один.

– Совсем не помню.

С этого момента квартиру наполняет голос сиделки. Она говорит с мамой на польско-русско-украинском волапюке.

– В больнице плохо. В домике лучше. У нас говорят: сам себе пан, сам себе хазяин (95).

– Я ей дала супчика. Мало ела. Только что утром трошки съела… И каку сделала. Я ей дала сливку, щоб сделала.

– Я сплю уже не так крепко (если позовет, услышу).

– Дай Бох, щоб всем было хорошо. Дай Бох.

– Алло? Слышишь меня? Как дела?

– …

– Погода была хорошая. Лотта на продленке делала эксперимент с воздушным шариком. Получилось очень хорошо. – Ну да. – Ты сказала «ну да»? – Ну да. – Погода была хорошая. Мы шли из школы домой пешком. Новый магазин открылся. Раздавали шарики и шоколадки. Ты тут? Скажи что-нибудь. Скажи «ну да». – Ну да. – Начали продавать мороженое. А трамвайных билетов у них нет, видимо, это невыгодно. Ты слышишь меня? – … – Устала? Оставить тебя в покое? Погода сегодня… Погода была прекрасная. Мы шли… Оставить тебя в покое? – … – Ну, спи крепко. Спокойной ночи. Завтра я зайду или позвоню. – Спокойной ночи, родной, – произносит она громко и четко.

Она уже не читает «Газету Выборчу», но еще держит ее под рукой. Еженедельный итоговый номер, мятый и толстый, потому что никто не выкинул вкладки. Между страницами торчит глянцевая рекламная листовка с моделями газонокосилок.

Работает телевизор.

– Как ее звали, ту актрису? – спрашиваю я.

– …

– Ту, из «Пан Сулек, я вас люблю» (96)? – спрашиваю я.