«Прокурор Белозерского района В. Потемкин от занимаемой должности освобожден».
Даже не точка — восклицательный знак.
Не рассчитали: не учли самой малости — человеческого достоинства.
Первое, что сказал мне при встрече заместитель прокурора РСФСР Николай Семенович Трубин, автор ответа в редакцию:
— А что, какая разница, как освобожден? Все равно ведь не работает.
Потом: — Хорошо, а что теперь делать? Давайте нам его письмо, мы разберемся.
Ославили, значит, на всю страну, а «разбираться» один на один?
Снова побывал я в Бечевинке. Зашел в дом покойного председателя колхоза. Нину Ивановну, жену, не застал: в Череповец переехала с детьми. Дверь открыла старушка, чья-то мать.
— Ее? — спросил я.
— Его, — сказала она и заплакала.
Живет одна, но ей помогают, и дрова, и газ в баллонах — все есть. Соседи у нее замечательные. Я о Бечевинке мнения не изменил, но соседи, правда, хорошие — новый председатель колхоза Семенов с семьей. Те три месяца, когда все шло к развязке, он, к сожалению, был в отъезде — на курсах. Нина Ивановна позвонила Семенову-старшему, отцу: Женю ранили (она еще не знала, что убили), Шипунов под окном. И Иван Васильевич, ему за шестьдесят, бывший фронтовик, разведчик, кинулся к дому Степановых. Все следующие ночи — их много было — Нине Ивановне с девочками страшно было одним в доме, и Иван Васильевич оставался у них ночевать.
Надежные люди всюду есть.
Здесь, в Бечевинке, яснее, чем прежде, думалось о несчастьях и бедах, которые случаются чаще не потому, что кто-то ненадежен, или неспособен, или просто дурен, а потому, что мы не знаем об этом. Человек выдает себя не за того, кто он есть. Иногда ничего праведного, ни заинтересованности, ни желания — все видимость. Вместо дела — видимость дела, вместо цели — видимость цели. Ведь знай мы заранее, чего стоил ленивый и трусливый участковый милиционер Васюков со всей своей опергруппой захвата, — жив, жив был бы председатель колхоза.
Побыл я и на могиле Степанова. Ухоженная, опять сноп хлебных колосьев, уже нынешнего, недавнего урожая, памятник аккуратный.
…Ах, какой был бы памятник ему от нас, от всех, самый прочный и светлый, если бы сейчас, после его гибели, мы не лгали друг другу!
И главное — зачем? В очерке ни словом не упоминалась прокуратура, и редакция не ждала от нее никакого ответа. Показать, что прокуратура не в стороне от этой шумной истории? Но мы знаем: прокуратура стоит на страже законности у последней черты, и авторитет ее в нашем обществе совершенно не нуждается в искусственной поддержке.
Как же нужно не уважать орган печати, чтобы составлять такую классическую отписку — от первого абзаца до последнего. Но ладно, газета — пусть, тут не до ведомственных обид, как же нужно не уважать само дело, которому ты служишь. Честь и достоинство человеческой личности, на страже которой должна стоять прокуратура, от прокуратуры же, точнее от некоторых ее работников, приходится защищать.
Самое настораживающее — в том, что сделано все было с легкостью, без всякой нужды. В таком случае может быть, и лучше, что дело коснулось имени, а не судьбы.
Кого обманываем мы, создавая видимость работы вместо работы, видимость цели — вместо цели?
Кого обманываем мы?