За более чем два столетия со времени первой публикации «Слово» породило массу научной и популярной литературы (более 15 тыс. работ), в которой рассматривались проблемы подлинности памятника, времени написания, авторства. Однако вне поля зрения специалистов остался вопрос: каким образом список произведения, созданного в Южной Руси, оказался на далеком севере?

О южнорусском происхождении «Слова» свидетельствует перечень упоминаемых в памятнике городов: Киев, Корсунь, Новгород-Северский, Переяславль-Русский, Полоцк, Путивль, Сурож, Чернигов, Тмутаракань. При этом не названо ни одного города Северо-Восточной Руси.

Вторым аргументом в пользу данного вывода является то, что события апреля – мая 1185 г., послужившие сюжетной основой для «Слова», нашли отражение в двух летописях – Лаврентьевской, имеющей, как уже отмечалось, северо-восточное происхождение, и Ипатьевской, созданной в Южной Руси[372]. Исследователями достаточно давно была отмечена близость «Слова» именно к Ипатьевской летописи, которая более подробна при описании событий по сравнению с Лаврентьевской. Оказалось также, что «Слово» и Ипатьевскую летопись роднят порядок изложения эпизодов похода и подбор фактов. Вместе с тем в Лаврентьевской летописи имеются подробности похода, отсутствующие в «Слове». Все это свидетельствует о знакомстве автора «Слова» с Ипатьевской летописью, точнее, Киевским сводом 1199 г., представляющим ту часть Ипатьевской летописи, которая описывает интересующие нас события.

Еще одним доводом в пользу данного вывода является наблюдение академика А.А. Зализняка (1935–2017) над характером употребления так называемых энкликтик в тексте «Слова». Этим термином в языкознании называются особые безударные слова, требующие особого порядка слов. Некоторые рудименты их употребления сохранились и в современном русском языке. К примеру, нельзя начать предложение со слов ли, же, бы (знаешь ли ты – *ли ты знаешь; ты же знаешь – *же ты знаешь; я бы хотел – *бы я хотел). При этом их употребление в «Слове» соответствует параметрам «некнижных» текстов XII в., ориентирующихся на живую речь, которые встречаются в ранних берестяных грамотах и фрагментах Киевского свода Ипатьевской летописи, содержащих прямую речь действующих лиц[373].

Оставляя за скобками нашего изложения вопрос об авторе «Слова», укажем на отмеченную выше подробность, что составитель Ипатьевской летописи в своей работе использовал семейный родословник дочери Марии – Верхуславы. Из него выясняется, что Мария и Всеволод Большое Гнездо находились в довольно близком свойстве с главным героем «Слова» Игорем Святославичем: дочь Марии и Всеволода Верхуслава в 1189 г. вышла замуж за Ростислава, сына Рюрика Ростиславича[374], а чуть позже дочь Рюрика Ростиславича Ярослава вышла замуж за Святослава, сына Игоря Святославича. Таким образом, Всеволод, Рюрик и Игорь являлись сватами по отношению друг к другу.

Ипатьевская летопись дает возможность проследить дальнейшую судьбу Верхуславы после замужества. В начале 1194 г. княгиня сопровождала мужа в Смоленск, куда он приехал к своему дяде Давыду Ростиславичу после победоносного похода против половцев. Узнав об их пребывании там, Всеволод Большое Гнездо пригласил зятя и дочь к себе в Суздаль. «Ростиславъ же еха ко цтю своемоу в Суждаль со саигаты, тесть же его державъ оу себе зимоу всю, и одаривъ дарьми многими и со честью великою зятя своего и дчерь свою и отпоусти во свояси»[375].

В эти годы княжеская чета жила в Белгороде и Вышгороде, принадлежавших Ростиславу (его отец Рюрик Ростиславич в 1194 г. стал великим князем Киевским). Зимой 1198 г. у Верхуславы родилась дочь, названная в крещении Евфросиньей и получившая также имя Измарагд (Смарагд), «еже наречеться дорогыи камень». Это событие вызвало бурную радость у князя Рюрика: он послал в Вышгород своего племянника князя Мстислава Мстиславича (в будущем прославленного полководца, князя Новгородского, Торопецкого и Галицкого) и дочь Предславу, которые забрали новорожденную у родителей и отвезли ее «к дедоу и к бабе, и тако воспитана бысть в Кыеве на Горах»[376].

Последнее упоминание Верхуславы в Ипатьевской летописи относится к сентябрю 1199 г., когда княгиня вместе с мужем и другими членами семьи Рюрика Ростиславича принимала участие в грандиозном празднике, устроенном великим князем по случаю завершения строительства и освящения каменной стены в киевском Выдубицком Михайловском монастыре (24 сентября)[377].

В 1204 г. в жизни княгини и всего княжеского семейства произошла резкая перемена. Князь Роман Мстиславич Галицкий, давний соперник и бывший зять Рюрика Ростиславича, захватил тестя в плен вместе с женой и сыновьями. При этом он велел насильно постричь в монашество Рюрика, его жену и дочь Предславу – свою бывшую супругу, с которой он демонстративно развелся за несколько лет до этого. Сыновей Рюрика – Ростислава и его младшего брата Владимира – он забрал с собой в Галич в качестве пленников. Сопровождала ли Верхуслава своего мужа, неизвестно. Всеволод Большое Гнездо чрезвычайно болезненно воспринял расправу над своим сватом и членами его семьи, угрожая Роману войной. До нее, однако, дело не дошло. Роман, опасаясь мощи Всеволода, вынужден был отпустить зятя суздальского князя, которого тот посадил на киевском княжении.

После неожиданной гибели Романа в Польше 19 июня 1205 г. Рюрик немедленно снял с себя иноческий чин и вновь объявил киевским князем вместо сына, который снова сел на княжении в Вышгороде. В ходе бесконечных междоусобиц князья то захватывали, то оставляли различные княжеские столы. Так, в 1210 г. Ростислав был приглашен на княжение в Галич, но вскоре был изгнан галичанами и возвратился в Вышгород, где княжил до самой смерти в 1218 г.

Как складывалась в эти годы судьба Верхуславы, неясно. Но точно известно, что после смерти Ростислава княгиня вернулась в Северо-Восточную Русь, в родной Владимир, где княжил ее брат Юрий Всеволодович. Здесь княгиня оказалась в самом центре общественной и церковной жизни: она вела оживленную переписку с видными церковными деятелями – владимиро-суздальским епископом Симоном (предполагают, что он был ее духовником) и печерским иноком Поликарпом, пытаясь влиять на поставления на епископские кафедры угодных ей лиц. Это выясняется из послания Симона к Поликарпу, вошедшего в состав знаменитого Киево-Печерского патерика. Из него узнаем, что Поликарп, выходец из Киево-Печерского монастыря, одно время игуменствовал в Козмодемьянском монастыре в Киеве, хотел «игуменити у святого Дмитрия» (в Суздале) и мечтал о епископской кафедре, поддерживаемый княгиней Верхуславой, которая была весьма богата. Как сообщает епископ Симон, княгиня намеревалась потратить «и до 1000 серебра», чтобы поставить Поликарпа на одну из епископских кафедр – в Новгород, или в Смоленск, либо в Юрьев; об этом сама княгиня писала Симону. Но тот решительно осудил ее намерение фактически купить епископское место. В послании Поликарпу он цитирует фрагменты своей переписки с княгиней и, в частности, свой ответ ей: «Дъщи моа Анастасие! Дело не богоугодно хощеши сътворити…»[378]

Когда умерла Верхуслава, неизвестно. Во всяком случае, это произошло после 1222 г., которым датируется упомянутое послание Симона (последний скончался в 1226 г.). Если же Верхуслава дожила до нашествия Батыя на Русь, то нет сомнений, что она в числе других княгинь и княжон погибла во владимирском Успенском соборе при взятии Владимира 7 февраля 1238 г.

Нет сомнений, что Верхуслава была высокообразованной женщиной. Очевидно, именно из ее окружения происходил составитель Ипатьевской летописи, точнее, той ее части, которая ныне известна как Киевский свод. По мнению А.А. Шахматова, он был составлен игуменом киевского Выдубицкого монастыря Моисеем и заканчивался сообщением о возведении вокруг Выдубицкого монастыря каменной стены и похвалой игумена Моисея киевскому князю Рюрику Ростиславичу. М.Д. Приселков, в целом соглашаясь с А.А. Шахматовым, предлагал считать Киевский свод сводом Рюрика Ростиславича, поскольку известия о нем и его семье содержатся в этом своде регулярно начиная с 1173 г. При этом одним из источников Киевского свода он считал семейную хронику Ростиславичей, с их некрологами, написанную, по его мнению, игуменом Моисеем[379].

Здесь необходимо поправить автора энциклопедической статьи. Ранее мы говорили о том, что составитель Ипатьевской летописи использовал семейный родословец Верхуславы. Первое известие о семейных событиях Рюрика Ростиславича действительно встречается в Ипатьевской летописи под 1173 г. Но это известие о рождении будущего супруга Верхуславы – Ростислава[380], которое не могло не содержаться в ее семейном родословце. Все это позволяет говорить об определенной причастности Верхуславы к составлению Ипатьевской летописи, точнее, являющейся частью Киевского свода 1199 г.

Можно предположить, что при переезде Верхуславы после кончины супруга во Владимир вместе с ней в Северо-Восточную Русь попал и список «Слова».

Но чем мог заинтересовать Верхуславу рассказ об одном из в общем-то рядовых военных походов против половцев, даже не великого, а удельного князя, и к тому же неудачном? Таковых в ту беспокойную эпоху насчитывались десятки. Очевидно, помимо свойства с Игорем, имелось какое-то другое важное обстоятельство, заставившее Верхуславу взять с собой список «Слова».

Многочисленные исследователи «Слова» не удосужились задать самый простой вопрос: куда направлялся Игорь со своей дружиной? Ответ находим в тексте памятника. Бояре, расшифровывая тревожный сон Святослава Киевского, прямо отвечали князю: «Се бо два сокола слетеста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомъ Дону»[381]. Как известно, главный герой произведения являлся внуком Олега Святославича, княжившего на рубеже XI–XII вв. в Тмутаракани. Не случайно в самом начале «Слова» упоминаются имена князей: «старого Ярослава» (Мудрого), «храброго Мстислава, иже зареза Редедю предъ пълки касожьскыми», «красного» (т. е. красивого) Романа Святославича, «старого» Владимира (Святого)[382]. Из очерка истории Тмутаракани видно, что все они были так или иначе связаны с Тмутараканским княжеством.

Неудивительно, что Верхуслава, прекрасно знавшая о происхождении своей матери и связи ее с Тмутараканью, не могла не заинтересоваться «Словом», в котором рефреном проходит тема этого княжества. Попав в начале XIII в. в Северо-Восточную Русь, «Слово о полку Игореве» позднее оказалось в пределах Белозерского княжества – одного из уделов потомства Всеволода Большое Гнездо. Оттуда оно досталось А.И. Мусину-Пушкину, который оценил памятник и ввел его в широкий научный оборот.