Точно так же и от него требовали клятвы Посланнику, минуя само Солнце…

А если кто-нибудь донесет? И скажет, что принц умышляет на государя?

Скорее, скорее к отцу!

Боги, что я сделал?

Принц стиснул зубы, чтобы подавить внезапную дрожь. Ему было действительно страшно, а на глаза, как в детстве, накатили слезы. Он помотал головой. Небо глухо рыкнуло, на лицо упали первые тяжелые капли дождя. Он пришпорил коня, махнул рукой двоим молчаливым телохранителям, тенями летевшим за ним следом, и помчался в ночь, навстречу грозе, предвестнице наступающего сухого сезона.

Государь Анхир-анна-ару проснулся, как и следовало в этот день, ровно в третьем часу после рассвета. После длительного ритуала умывания и одевания следовала, как всегда, утренняя молитва в дворцовой часовне. До ее золоченых врат через маленький дворик нужно сделать ровно тридцать три шага, причем начиная с правой ноги, иначе порядок мироздания будет нарушен.

Первый шаг.

Государь вздохнул. Эта паутина священных обязанностей Верховного Священного Правителя с годами стала неимоверно тяготить его. Некогда он, как ныне его старший сын мечтал разорвать эту цепь — но сил не хватило, да и решительности тоже. С годами ни того, ни другого не прибавилось. Да и привык уже. Его дело — исполнять священный ритуал. Власть в руках у жрецов, военная сила — у князей… Государь закрыл глаза. Он мог только молиться о том, чтобы это когда-то кончилось.

А еще вчерашнее послание. Точнее, донос.

Третий шаг.

«Они думают, что я слеп? Что я ничего не вижу и не понимаю? Если я не поддерживаю сына открыто, то это не значит, что я против него. Нет-нет, вы мне ничего сделать не сможете, моя особа священна… Я вам слишком нужен».

Владыка склонил голову под тяжестью узла седых волос, которых с тех пор, как он стал Священным Правителем, ни разу не касались ножницы.

Тринадцатый шаг.

«Керниен, сын мой, в тебе моя надежда. Я трус. Я не могу решиться разорвать путы древних, отживших обычаев. Для этого нужен человек вроде Эрхелена. А ты — можешь. Твой старый мягкотелый отец сделает для тебя то единственное, что сможет. На это у меня решимости хватит.

Боги, как я люблю жизнь! Как я хочу жить…

Ха-ха, тридцать третий шаг. Вот и часовня».

Государь опустился на колени в самой середине двенадцатилучевого солнечного цветка. Одежды персикового цвета мягко светились в лучах утреннего солнца. Двенадцать зеркал собирали свет и направляли его прямо на государя, и он весь светился.

Двенадцать раз прозвенел колокольчик, отмеряя время, государь поднялся с колен, и оказалось что он стоит в чаше света. Он повернулся через правое плечо и вышел из часовни. Золоченые двери затворились.

«Любопытно, — думал государь. — А вот если бы обычай требовал чтобы Солнце каждый раз омывало меня своим светом? И что тогда? Изменяли бы каждый раз время молитвы? Зеркала вертели бы, ловя свет? А если бы облака?»

Государь чуть не рассмеялся, представив себе монахов на крышах, деревьях, везде, где повыше, сосредоточенно размахивающих палками и веерами под облачным небом. Однако государь умел держать себя в руках.