На №14982.

С вашей директивой я позволю себе в корне не согласиться, так как она совершенно не соответствует действительности, и не знаю, на каких данных она основана. Управление Киевской операцией было мною организовано следующим образом: в период со 2 по 6 ноября 1943 г. я, член Военного совета Хрущев, командующий артиллерией Варенцов, командующий ВВС Красовский, начальник ГМЧ Яровой (каждый с группой командиров), зам. нач. штаба фронта Виноградов с группой командиров штаба фронта, зам. командующего артиллерией фронта по ПВО находились непрерывно на наблюдательном пункте высота 175,9, что 2 км зап. Ново-Петровцы и на ВПУ — Старо-Петровцы. Здесь я имел непрерывно личное общение с Москаленко, Рыбалко, Корольковым (командиром 7 арт. корпуса), со всеми командирами авиакорпусов и, кроме того, имел с ними бесперебойную проводную связь, всегда немедленно влиял на ход боя. С этого же наблюдательного пункта я имел совершенно бесперебойную связь по ВЧ с Черняховским, Пуховым, Жмаченко, Трофименко (то есть со всеми армиями), со штабом 2 воздушной армии и с Москвой. Кроме того, я имел связь со всеми командирами стрелковых корпусов и танковых корпусов и имел возможность немедленно реагировать на их действия. Кроме того, при Рыбалко был непрерывно Штевнев и его заместитель Петров, которые находились при танковых корпусах и лично проводили в жизнь мою волю. Больше того, я мог говорить по телефону с каждым командиром дивизии и мог лично видеться с ними. Поочередно в 51 ск, у Рыбалко и в 23 ск находился мой заместитель товарищ Гречко. Всё изложенное выше является неоспоримыми фактами, в правильности которых может убедиться любой ваш представитель, ибо это факты. Во второй половине дня 6 ноября 1943 г. я лично с членом Военного совета Крайнюковым и нач. штаба фронта Ивановым посетил Москаленко и Рыбалко, видел их войска, на месте поставил задачи и только к утру 7.11.43 г. прибыл в Трибухово (свой основной КП), чтобы сдвинуть Пухова и сдвинуть во что бы то ни стало с букринского плацдарма 40 и 27 армии, а также организовать надёжную оборону района Фастов выдвижением туда пехоты, чтобы освободить оттуда Рыбалко, организовать работу тыла и перенос своего КП в район Белгорода зап. Киева. Эти задачи я во многом уже разрешил. Считаю, что изложенная выше организация управления во многом обеспечила успешное выполнение задачи по прорыву фронта противника, овладению Киевом и развитию успеха. Не меньшее значение имела предварительная работа по подготовке операции. Военным советом фронта проведена глубокая работа со всеми командирами корпусов, дивизий и бригад 60, 38 армий и 3 гв. ТА, 7 арт. корпуса. Я вынужден это написать потому, что на протяжении всего периода с 5.7.43 г. отдельные лица относятся к нашему фронту совершенно необъективно и льют грязь на любую положительную работу. Я убежден, что и ваша директива явилась в результате какого-либо совершенно необъективного документа. Прошу этот мой доклад доложить лично товарищу Сталину, которого я убедительно прошу прочесть его. Одновременно докладываю, что сейчас действительно имеется ряд трудностей и недочётов в управлении и связи, по которым принимаются меры. В каждом корпусе и армии имеются люди от Военного совета фронта. Товарищ Гречко сейчас у Рыбалко. Туда же выехал Штевнев. Инспектор кавалерии с рацией — в 1 гв. кк. Зам. нач. артиллерии фронта — в 38 армии. На левый фланг 38 армии выехал член Военного совета товарищ Крайнюков. Во исполнение вашей директивы я выслал ещё четыре группы командиров штаба со средствами связи, пересмотрел проволочную и радиосвязь, наметил меры улучшения. Начальник штаба фронта т. Иванов предупрежден, к нему вообще предъявляются высокие требования. Однако я должен для объективности доложить, что он является молодым, растущим, трудолюбивым, энергичным и положительным штабным командиром. Ватутин 10.11.43 г.».

На телеграмму Ватутина никакой реакции не последовало. Скорее всего, Антонов преподнёс её Сталину в выгодном для себя свете. Известно, что Антонов, пользуясь постоянными отъездами Василевского в действующую армию, очень сблизился со Сталиным. Верховный доверял Алексею Иннокентьевичу, считался с его мнением, проводил вдвоём с ним долгие часы, обсуждая положение на фронтах. Кто-то из историков даже подсчитал, что Антонов в период 1943—1945 годов побывал в кабинете Сталина 238 раз. Это больше, чем кто-либо из руководителей Наркомата обороны и вооруженных сил, и больше, чем все командующие всеми фронтами за всё время войны, вместе взятые. Так что не было ничего удивительного в том, что обращение Ватутина к Верховному главнокомандующему осталось без ответа. Ещё один штрих к портрету Антонова. По воспоминаниям подчиненных, Алексей Иннокентьевич был очень скуп на награды. Вполне возможно, что с его подачи не были отмечены заслуги Ватутина. Но это лишь версия автора.

В соответствии с приказом Ставки место генерала Иванова занял генерал-лейтенант А. Н. Боголюбов, до этого занимавший должность начальника штаба Северо-Западного фронта. Николай Фёдорович хорошо знал Боголюбова — вместе учились в Академии Генерального штаба. Это был всесторонне подготовленный военачальник, обладающий широким оперативно-тактическим кругозором. Однако его кандидатуру с Ватутиным никто не обсуждал, хотя такого рода назначения, как правило, с командующим фронтом согласовываются. Ведь руководитель должен знать, с кем ему предстоит работать плечом к плечу. Тем более что должность начальника штаба — одна из ключевых в армейском звене управления любого уровня. Батальон это или Генеральный штаб. Не случайно ещё в 1941 году Генштаб своей директивой чётко определил, как должны складываться отношения командира и начальника штаба: «Правильные взаимоотношения штабов и командиров являются одной из важнейших основ успешного руководства войсками в бою и операции. Они помогают устранять многочисленные трения на войне и обеспечивают твёрдое управление войсками».

Конечно, неприятный осадок в душе Ватутина остался. Но Николай Федорович был не из тех людей, которым обида могла застилать глаза. За два с половиной года фронтовой жизни он многое повидал, всякое пережил и в разных переплетах побывал. Так что к неприятностям ему было не привыкать. Вообще на войне душевные боли проходят быстро, поскольку их снимает сама обстановка. А она в те дождливые осенние дни становилась всё более напряженной.

Всматриваясь в оперативную карту, всю исполосованную стрелами направлений ударов с обеих сторон, Ватутин особенно остро ощущал это напряжение. Боевые действия шли с переменным успехом. Тяжко было измотанным в непрерывных боях армиям Москаленко, Черняховского... Эти трудности складывались из разных обстоятельств. Кроме того, фронт ждал резервов, но они ещё находились в пути. В середине ноября мощная группировка противника перешла в контрнаступление. В течение двух недель шли тяжёлые кровопролитные схватки. В отдельные дни немцы вводили в бой до 300—400 танков. 20 ноября ценой огромных потерь им удалось вновь захватить Житомир и к 25 ноября продвинуться вперёд до 40 километров.

Сдача Житомира, других населённых пунктов, а также не всегда удачные действия войск 1-го Украинского фронта вызвали ярый гнев у Сталина. Но разговаривать с Николаем Фёдоровичем он не стал, а сразу позвонил командующему соседним 1-м Белорусским фронтом генералу армии К. К. Рокоссовскому и приказал ему выехать в район Киева и разобраться в сложившейся ситуации.

Однако, по свидетельству генерала армии Штеменко, Сталин в тот период всё же разговаривал с Ватутиным, но содержание их диалога ему неизвестно. О приезде Рокоссовского известил Николая Фёдоровича по телефону заместитель начальника Генштаба А. И. Антонов. О том, как дальше развивались события, Рокоссовский подробно описал в своих мемуарах «Солдатский долг». Предоставим ему слово:

«Меня вызвал к аппарату Сталин. Он сказал, что у Ватутина неблагополучно, что противник перешел там в наступление и овладел Житомиром.

— Положение становится угрожающим, — сказал Верховный Главнокомандующий. — Если так и дальше пойдет, то гитлеровцы могут ударить и во фланг войскам Белорусского фронта.

В голосе Сталина чувствовались раздражение и тревога. В заключение он приказал мне немедленно выехать в штаб 1-го Украинского фронта в качестве представителя Ставки, разобраться в обстановке на месте и принять все меры к отражению наступления врага...

Перед самым выездом мне вручили телеграмму с распоряжением Верховного: в случае необходимости немедленно вступить в командование 1-м Украинским фронтом, не ожидая дополнительных указаний.

Должен сознаться, что это распоряжение меня смутило. Почему разбор событий на 1-м Украинском фронте поручается мне? Но раздумывать было некогда.

Важно сейчас как можно быстрее ознакомиться с обстановкой и принять решение, не допуская поспешности и соблюдая полную объективность и справедливость. Так я и поступил, прибыв на место.

Штаб фронта располагался западнее Киева — в лесу, в дачном посёлке. Ватутин был уже предупреждён о нашем прибытии. Меня он встретил с группой офицеров управления фронта. Вид у него был озабоченный.

Н. Ф. Ватутина я знал давно: в Киевском Особом военном округе он был начальником штаба. Высокообразованный в военном отношении генерал, всегда спокойный и выдержанный.

Как я ни старался, дружеской беседы на первых порах не получилось. А ведь встретились два товарища — командующие соседними фронтами. Я всё время пытался подчеркнуть это. Но собеседник говорил каким-то оправдывающимся тоном, превращал разговор в доклад провинившегося подчиненного старшему. В конце концов я вынужден был прямо заявить, что прибыл сюда не с целью расследования, а как сосед, который по-товарищески хочет помочь ему преодолеть общими усилиями те трудности, которые он временно испытывает.

— Давайте же только в таком духе и беседовать, — сказал я.

Ватутин заметно воспрянул духом, натянутость постепенно исчезла. Мы тщательно разобрались в обстановке и ничего страшного не нашли.

Пользуясь пассивностью фронта, противник собрал сильную танковую группу и стал наносить удары то в одном, то в другом месте. Ватутин вместо того, чтобы ответить сильным контрударом, продолжал обороняться. В этом была его ошибка. Он мне пояснил, что если бы не близость украинской столицы, то давно бы рискнул на активные действия.