Тиша со Стояном мотались по двору до обеда, потом без капризов поели и улеглись спать под присмотром няни. На веранду, к летнему столу, подтянулся зевающий Цветан. Получил тарелку жареной рыбы, хлеб и нарезанные на четвертинки помидоры, и начал есть, толком не проснувшись: видно было, что говорить с ним о каких-то делах – пустой звук.
Вартуша воспользовалась временным затишьем и позвонила Зорьяну. Тот сообщил, что от Мохито не было никаких известий, зато ему самому начал обрывать телефон Шольт, которому Казимир донес, что с Мохито что-то неладно.
– Я уговорил его не вмешиваться. Он хотел сорваться с моря и его разыскивать. Удалось остановить. Попросил соврать Йонашу и Ханне, что все в порядке, и пообещал держать в курсе дел.
– А с куполом что?
– Отодвинули щиты на метр, пригнали кран, поставили и начали ругаться. К Веронике лучше не подходить, она ужасно злая. Ты сама-то как?
– Нормально. Дети не ссорятся. Нелли покормила нас рыбой.
– Позвони, когда будете собираться, я приеду и тебя заберу.
Вартуша слабо запротестовала, но Зорьян заткнул ее аргументом: «Может быть, меня тоже покормят».
Как в воду глядел! Вечером Нелли скормила ему остатки рыбы, положила тарелку грибов со сметаной и здоровенный ломоть пирога с капустой. Вартуша думала, что Зорьян столько не съест, но тот не только подмел все до крошки, еще и закусил двумя ватрушками. Столько не влезало ни в огромного гролара, ни в крупного барибала, о Вартуше и говорить нечего. Недаром говорят: «волчий аппетит». Врожденная прожорливость.
Вероника была не в духе. Огрызнулась на Зорьяна после предложения съесть винегрет, выругала Вартушу за то, что не пишет черновик письма. Посидела на детской площадке, поговорила по телефону, разделась в бежевой гостиной, перекинулась, нырнула в подземный ход и была такова. Вартуша отложила написание письма на завтра – к Нелли ехать не надо, разборка книг в ангаре подождет. В тысячный раз подавила желание позвонить или написать Мохито, и легла спать.
Накрыло под утро. Во сне она вышла из своей квартиры, тихо поднялась на второй этаж – точно зная, что Мохито дома. Открылась незапертая дверь, Вартуша запнулась об валявшийся в прихожей ботинок сорок пятого размера, почти ввалилась в комнату. Мохито спал – на спине, подложив руку под затылок, раскинув ноги. Вартуша на цыпочках подошла к кровати, провела ладонью по крепкому бедру, твердому животу. Мохито приоткрыл глаза – взгляд был хищным, с огоньком, обещающим удовольствие. Вартуша не узнала, что было дальше. Проснулась с диким желанием: бежать, найти, прикоснуться.
Ледяной душ и домашние хлопоты вернули относительное спокойствие. Она загрузила в духовку первую порцию ватрушек и взялась за черновик письма. Этому поспособствовал Зорьян, утащивший Тишу на детскую площадку. Из трех очень длинных червяков разного цвета получилась красивая косичка. Тиша повизгивал, разрывался между определениями «няка» и «ляпа», Зорьян кивал, посматривая в сторону «Сидящих» – возле огороженных статуй снова раздавались вопли и грохот.
Вартуша писала, чувствуя, что относительное спокойствие вот-вот закончится. Словно на горизонте появился автобус, подъезжающий к ее остановке: сейчас откроет двери и нужно будет быстро запрыгивать в салон, подхватывая собранные сумки.
Она не заметила, когда Тиша с Зорьяном исчезли. Вроде бы только что сидели на лавочке, спорили, выбирая цвет очередного червяка, а сейчас возле стола никого – только баночки да кривая косичка. В части было подозрительно тихо. Вартуша посмотрела на окна Зорьяна – ни движения, ни отблеска – и пошла к плацу. Оборотни стояли возле «Сидящих». Молча, заглядывая в проемы – часть щитов заграждения валялась на асфальте. Вероника, какой-то незнакомый лис и трое волков в рабочих комбинезонах стояли прямо возле чаш. Вартуша подошла поближе и остановилась. Солнечные лучи, пронизывающие витражные стекла купола, расцвечивали статуи, оживляли гипсовые взгляды.
Глаза Хлебодарной были пронзительно-синими, с хищными точками зрачков. В уголках губ крылась усмешка. Печенье в ладонях золотилось, перекликаясь цветом со снопом, дразнило, притягивало сочный зеленый взгляд Камула. Волк посматривал на печенье с явным недоверием, скалил зубы, показывая алую полоску языка. Витраж пятнал шкуру черными и бурыми кляксами, создавал обманчивое впечатление, что ладонь Камула гладит волчий бок.
Медленное движение солнца начало накидывать на «Сидящих» теневой занавес. Краски поблекли, потухли взгляды, потускнели чаши. Никто из оборотней не нарушил молчание: ни Светозар, скрестивший руки на груди, ни подразделение Христофора, явившееся в полной экипировке и с оружием, ни волки во главе с Гвидоном. Даже Тиша не осмеливался пискнуть: держался за ладонь Зорьяна и внимательно смотрел на статуи.
Минуты тянулись, солнце ползло по небу. Сумрачная тень сменилась новой раскраской. Глаза Камула вспыхнули алым, по нижней челюсти волка, из оскаленной пасти, потекли струйки крови. Хлебодарная прищурилась. Горсть печений почернела, превращаясь в россыпь горелых углей. Вартуша не выдержала, охнула. Перемена была разительной, казалось, что сумеречный занавес сдернули с других статуй.
– Спокойно, Ватрушка, – пробормотала Вероника. – Если мы все правильно сделали, они снова примирятся.
Это послужило сигналом к разговорам. Волки зашушукались, кто-то вытащил из кармана скрутку – можжевельник и вяленое мясо – поджег, чиркая зажигалкой, положил в чашу, прогоняя запах краски. Дым добавил загадочности лицам. Теперь скалился не только волк, но и Камул, не сводивший взгляда с горелых печений.
Вартуша отступила на пару шагов, развернулась, побежала к дому. Без церемоний вошла в квартиру Мохито, отыскала на кухне пакет с сахарными украшениями, заглянула к себе, подхватила сахарную розу на исполнение желания и вернулась к чашам.