Кира Вацлавовна Нижинская была девочкой, и я была очень несчастна из-за этого. Вацлав не показал, что разочарован. Он вместе с моей сестрой ждал в комнате рядом с операционной, и, когда медсестра объявила ему: «Это всего лишь девочка, но хорошенькая», он на одну секунду потерял контроль над собой и бросил свои перчатки на пол. Но он никогда ничего не говорил об этом мне. Наоборот, он пытался утешить меня и хвалил девочку, говорил о том, какая она очаровательная. Волосы у нее были курчавые и черные, как у негритенка, но у нее были прекрасные зеленые глаза, имевшие такое же странное очарование и такие же продолговатые, как глаза самого Вацлава. По крайней мере, одно из моих желаний исполнилось. Она была очень мускулистой и чем больше росла, тем больше становилась похожа на Вацлава.

С первой секунды, когда Вацлаву показали ребенка, началось то обожание, с которым он всегда относился к своей дочери. Я думаю, что после его искусства она была для него самым ценным, что есть на земле. Вацлав всегда относился к детям с глубоким уважением и умел их понимать.

Вацлав надзирал за детским приданым. Он не мог налюбоваться каждым движением и жестом ребенка. Ее положили в очаровательную белую корзину, которую он ставил рядом с собой в саду, в сад выносили и меня.

Счастье, которое давал Вацлаву ребенок, казалось таким безграничным, что я забыла про все трудности предыдущего месяца. Мою мать не вызвали вовремя — об этом просила я сама, потому что не хотела, чтобы она была рядом. Она упрекала за это Вацлава и, как только приехала, сразу попыталась забрать в свои руки ребенка. Я была этим очень расстроена, в особенности потому, что помнила, как именно она всего несколько месяцев назад взяла на себя труд убедить меня не иметь его. Вацлав защищал мою мать, когда я жаловалась, но попросил ее не вмешиваться. Мой отчим поднял руку на Вацлава, и я спрыгнула с постели, из-за чего были серьезные осложнения. Мою мать попросили больше не приходить к нам. Этот тяжелый случай показал мне, что мы с Вацлавом и моя семья никогда не сможем поладить между собой.

К нам потоком стекались поздравления со всего мира. Пришло официальное поздравление от Комитета по постановке спектаклей Русского балета в Лондоне и вместе с ним особая просьба от леди Рипон. Маркиза оказалась самым верным другом из всех, которых когда-либо имел Нижинский: она использовала свое огромное влияние и заявила Дягилеву, что, если Нижинский не будет танцевать с его труппой, сезонов Русского балета в Лондоне не будет.

Тогда Дягилеву пришлось согласиться.

Леди Рипон в своем письме настаивала на том, чтобы Вацлав, каким бы ни было его решение, немедленно приехал в Лондон. Мы все желали, чтобы Вацлав поехал туда и танцевал, и он был готов забыть о несправедливости Сергея Павловича. Поэтому Нижинский уехал, чтобы присоединиться к балету и участвовать в его лондонских спектаклях.

Я все еще не вставала с постели, и потому он уехал один. Леди Рипон и барон Гинцбург ждали его и сказали ему, что он будет танцевать Фавна, Видение и еще несколько ролей. Они надеялись, что, если Вацлав вернется, все снова наладится. Он был очень рад. Он хотел быть частью своего любимого балета. Он хотел быть настоящим другом для Сергея Павловича, но тот избегал встреч с ним. Вацлав не увиделся с Дягилевым, а когда пришел в театр вместе с Дробецким, который всегда оставался ему верен, то сразу понял, что добрый план маркизы не может иметь успех. Труппа совершенно не замечала Нижинского: артисты не говорили с ним, даже не кланялись. Разумеется, все это делалось по указанию Сергея Павловича. Дягилев был вынужден вызвать Нижинского и терпеть его присутствие, но желал показать, что ничего не простил.

Вацлав провел репетиции и вернулся в «Савой». Он написал леди Рипон письмо, в котором благодарил ее за огромные старания, но объяснял ей, что, пока Дягилев придерживается такой линии поведения, никакое сотрудничество в искусстве между ними невозможно.

Ближайшим поездом он уехал в Вену, потому что боялся, что если снова увидит маркизу, то уступит ее уговорам.