В сентябре Стравинские переехали из пансиона в Вевее в клинику в Лозанне, где 23 сентября родился их второй сын. Композитор снял там для работы мансарду на противоположной стороне улицы. Здесь он начал свой будущий фортепьянный концерт, отправной точкой для которого, возможно, послужило очарование диссонансом, вызванным наложением аккордов в до-мажоре и фа-диез-мажоре, которое вылилось в некий спор или даже сражение между фортепьяно и оркестром. Когда в конце месяца после шести недель, проведенных в Венеции, Дягилев с Нижинским приехали к композитору, чтобы узнать, как обстоят дела с музыкой для «Весны священной», Стравинский исполнил им свою новую почти законченную композицию, которую решил назвать «Плач Петрушки»*[166].

И Стравинский, и Дягилев посещали в Петербурге ярмарки на предшествующую Великому посту Масленицу, когда временные театральные подмостки, горки и карусели появлялись на площади перед Зимним дворцом. Они также помнили русский вариант английского представления «Панч и Джуди», в котором приключения Петрушки разыгрывались с помощью кукол. Петрушка — фактически русский Панч: он бьет жену, убивает людей, и в конце концов черт утаскивает его в ад. В то время как один спрятанный человек управлял куклами, шарманщик исполнял музыку и произносил диалоги. Он время от времени предостерегал Петрушку: «Берегись! Попадешь в кипяток». Но Петрушка в ответ только пронзительно смеялся: «хи-хи-хи!» Произнося реплики Петрушки, шарманщик брал в рот маленькое приспособление, придававшее голосу носовой тон, и Дягилев услышал в новом произведении эти странные звуки*[167].

Когда Стравинский сыграл им несколько тактов «Русского танца для фортепьяно с оркестром», который он планировал в пару к первому, у Дягилева тотчас же возникла идея, а может, это пришло ему в голову ночью — использовать оба произведения как основу для балета о русской ярмарке. Все сошлись во мнении, что именно Бенуа с его ностальгией по архитектуре и традициям старого Петербурга следует создать либретто и оформить декорации; и Дягилев написал ему день или два спустя. В Монтаньоле Бенуа помирился с Дягилевым, но продолжал настаивать, что его сотрудничество с балетом закончено, и не подозревал, что его величайший успех еще впереди! Надо было попытаться его уговорить. Дягилев умолял его позабыть старые распри и создать новый шедевр в сотрудничестве со Стравинским. Эта идея оказалась заманчивой для художника.

Бенуа вспоминает:

«Петрушка, русский Гиньоль или Панч, не менее, нежели Арлекин, был моим другом с самого детства. Если, бывало, я заслышу заливающиеся, гнусавые крики странствующего петрушечника: „Вот Петрушка пришел! Собирайтесь, добрые люди, посмотреть-поглядеть на представление!“ — то со мной делался род припадка от нетерпения насладиться этим зрелищем… Таким образом, что касалось личности самого Петрушки, то я сразу почувствовал своего рода „долг старой дружбы“ увековечить его на настоящей сцене. Но еще более меня соблазняла идея изобразить на сцене театра „Масленицу“, милые балаганы, эту великую утеху моего детства, бывшую утехой еще моего отца. Соорудить балаганам какой-то памятник было тем более соблазнительно, что самые эти балаганы уже с десяток лет как были упразднены…»

Так что Бенуа охотно взялся за либретто, Стравинский отправился в Кларан, где в другой богемской мансарде закончил «Русский танец»; а Дягилев поехал в Париж для переговоров с Астрюком и в Лондон, чтобы решить кое-какие вопросы, касающиеся следующего года, с сэром Джозефом Бичемом. Дягилев был в Лондоне 10 октября, как мы знаем из даты на телеграмме, посланной им Астрюку. Возможно, он оставил Вацлава в отеле «Скриб», но 27-го они снова были вместе, как следует из почтового штемпеля на следующей открытке. После веселого ленча, проведенного за обсуждением «Синего бога», участников внезапно охватил страх при мысли, что если тайна их новой работы откроется, то это может помешать реализации задуманного. Так что он написал Астрюку из ресторана «Ле Гранд Ватель», 275, улица Сент-Оноре: «Ради всего святого никому ни слова о балете, который мы замышляем, и особенно о перспективах включения его в коронационные торжества. Всегда ваши Рейнальдо Ан, Сергей Дягилев, Лев Бакст, Жан Кокто, Нижинский». Нижинский уже опаздывал на два месяца в Мариинский театр, рискуя за это навлечь на себя неприятности. Может, он намеренно пытался спровоцировать Теляковского, чтобы тот его уволил?

В то время как Фокин представил Стравинскому полное либретто «Жар-птицы» (лишь слегка видоизмененное позже) и музыка сочинялась в соответствии с ним, Бенуа написал свое либретто к уже существующей музыке. Это в наиболее полной мере относится ко второй сцене, где одиночество Петрушки и охватившая его в темной келье паника искусно пригнаны к стаккато и страстному «концерту для фортепьяно» Стравинского. Это частично относится и к остальному балету: большая часть музыки и либретто были сочинены до того, как Стравинский и Бенуа встретились, но при этом они постоянно обменивались мнениями.

Когда Дягилев в ноябре вернулся назад в Петербург и подробнее рассказал Бенуа о музыке, начались детальные обсуждения. Бакст остался в Париже, проявив «неверность», он с Идой Рубинштейн, д’Аннунцио и Дебюсси планировал постановку «Мученичества святого Себастьяна», Фокина пригласили на более поздней стадии работы, но ядро кружка друзей, принявших в свои члены и молчаливого Нижинского, продолжало вести свои неформальные обсуждения.

«Мы встречались ежедневно в квартире Дягилева в Замятином переулке за традиционным вечерним чаем с бубликами… „Петрушка“ уже принял определенную форму и постепенно уложился в четырех коротких „актах без антрактов“. Два крайних из них должны были происходить среди масленичного гулянья, два средних внутри театрика Фокусника. Ожившие в первом акте под воздействием чар Фокусника куклы продолжали жить настоящей жизнью в своих комнатах, и между ними завязывался роман…»

Бенуа уже представил хорошенькую глупенькую Балерину, в которую влюблен уродливый Петрушка, и блистательного Арапа, которому дама отдает предпочтение. Художник вспомнил, что «на уличных представлениях с Петрушкой неизменно вставлялось не связанное с остальным интермеццо: появлялись два арапа, разодетые в золото и бархат, и безжалостно колошматили друг друга палками по деревянным башкам». Бенуа наделил Петрушку душой — он больше не был грубым забиякой Панчем, скорее — трогательным Пьеро, способным мечтать, любить и страдать, своего рода Гамлетом среди марионеток.

Если Петрушка был олицетворением всего, что есть в человеке одухотворенного и страдающего, иначе говоря — начала поэтического, если его дама, Коломбина, оказалась персонификацией вечно женственного, то «роскошный» Арап стал олицетворением начала бессмысленно-пленительного, мощно-мужественного и незаслуженно торжествующего.

В октябре Стравинские переехали в Болье, неподалеку от Ниццы. Здесь композитор продолжал работу над музыкой. В декабре Стравинский нанес короткий визит своей матери в Петербург и нашел город после своих путешествий «печально маленьким и провинциальным». Между тем Бенуа наконец-то смог услышать сочиненные композитором части. Последний пишет: «Игорь сыграл их мне в моей маленькой темно-синей гостиной, на старом, безбожно твердом „Гентше“… То, что я теперь услыхал, превзошло все ожидания…» Они обсудили сюжет, а когда Стравинский вернулся в Болье*[168], сотрудничество продолжалось с помощью писем. До и после поездки в Петербург Стравинский закончил первую сцену, отправной точкой которой был русский танец, написал третью, комнату Арапа, и большую часть четвертой. Балет будет полностью закончен, когда друзья встретятся весной в Риме. Только тогда пригласят Фокина.

Нижинский слушал фрагменты партитуры Стравинского, в том числе и вторую сцену, которая, в сущности, должна была стать длинным соло для него самого, задолго до того, как ее исполнили Фокину, поэтому вполне возможно, что характерные судорожные движения рук Петрушки и его семенящий бег суть плоды его собственного творчества**[169].

Вскоре после возвращения в Болье Стравинский перенес острое никотиновое отравление, после чего в течение нескольких месяцев ощущал слабость, однако работу над партитурой не прекращал. Испытывая необходимость в мелодии русской народной песни для одной из двух танцовщиц, он обратился к Андрею Римскому-Корсакову с просьбой разыскать подходящий экземпляр. Приятель выполнил поручение, но в шутку написал к песне свои собственные комические слова и спросил композитора, как он может пользоваться такой дрянью. Тема для другой уличной танцовщицы имела иной источник — Стравинский ежедневно слышал, как ее исполнял шарманщик за окном, его поразило, до чего же она ему подходит, и он записал ее. Ему не пришло в голову, что композитор может быть еще жив — он полагал, что мелодия, должно быть, очень старая. Только через несколько месяцев после премьеры «Петрушки» в 1911 году Стравинский узнал, что мелодия «Elle avait une jam be en bois»[170] написана мистером Эмилем Спенсером, который был жив и находился во Франции. С тех пор мистер Спенсер и его наследники получали свою долю авторских гонораров с «Петрушки».

В заснеженном Петербурге Бенуа приступил к созданию декораций и костюмов для нового балета, действие которого происходило не во времена его собственного детства в 1870-х годах, когда он впервые увидел странствующие труппы кукольников и устраивавшиеся перед постом ярмарки, но лет за сорок до этого, в дни царствования Николая I, покровителя его отца. Его последняя квартира находилась рядом с дворцом графа Бобринского, а комната, в которой художник работал, располагалась как раз над помещением, где жили кучера графа. «Там целыми днями при участии развеселых особ прекрасного пола и под треньканье балалаек происходили оргии и танцы. В другое время мне это мешало бы, но в данном случае этот шум и даже визги, крики, песни и топот только способствовали созданию подходящего настроения. Это, можно сказать, был дар провидения».

Зима, как всегда, принесла Астрюку целую лавину телеграмм от Дягилева. В Париже есть танцовщица по фамилии Домбровска, не наймет ли ее Астрюк? Имеет ли Астрюк какие-либо известия от Шаляпина (который так горячо отрицал, что намерен петь в Русском оперном сезоне в Париже весной)? Если Парадосси безотлагательно приступит к переговорам в соответствии с полученными инструкциями, Дягилев знает, каким образом можно избежать всяческой конкуренции со стороны аргентинской оперы (возможно, это касалось Шаляпина). Если Рейнальдо Ан не примет к субботе условия, которые они обговорили, Дягилев откажется от идеи постановки «Синего бога». Затем в канун Рождества*[171] в ответ на некоторые сомнения, возникшие у Астрюка по поводу возможной конкуренции, было послано высокомерное утверждение, для которого к этому времени имелись все основания: «Я превыше всякой конкуренции. Дягилев».