Если минут десять смотреть в ночное небо из самолета – хоть из салона, хоть из кабины, – то есть все шансы увидеть падающую звезду. Мне порой встречается по дюжине за полет, притом что специально я их не высматриваю; они просто попадаются на глаза, я приглядываюсь, улыбаюсь и говорю себе: ну вот, еще одна. Я даже не обращаю на них внимание коллеги: все равно скоро полетит новая.
Когда наступает местная полночь, когда мы пересекаем середину дальней, темной стороны ночного кольца, направляясь на восток, навстречу рассвету, падающие звезды начинают встречаться намного чаще, поскольку небо над нами теперь обращено в направлении орбитального движения Земли вокруг Солнца и «захватывает» множество метеоров, что проносятся перед нами, как капли воды, которые ветер гонит по толстым оконным стеклам кабины. Я вижу столько падающих звезд, что мне уже трудно придумать новые желания, чтобы загадать, так что я решил ограничиться одним, которое, на мой взгляд, не пострадает от многократного астрального использования. Это скорее риторическое восклицание, чем пожелание, нечто вроде небесного «Приятного аппетита!» или «Будем здоровы!». Думаю, такое найдется у каждого пилота.
Как-то зимней ночью, еще до того, как я стал пилотом, я сидел у окна в левой части самолета, которым летел из Чикаго в Бостон. В обоих городах стояли морозы. По всему салону другие пассажиры – в основном люди из бизнеса, как и я, – тихонько работали на ноутбуках или листали финансовые газеты. Где-то на середине полета я выглянул в окно и заметил нечто доселе мною невиданное: это могло быть только северное сияние. Я уточнил у стюардессы, которая тоже смотрела на сияние из окна передней двери. Через несколько минут в салон вышел поразмять ноги один из пилотов. Он сказал мне, что его долгая карьера в авиации приближается к окончанию, и это ночное шоу – лучшее, что он видел так далеко к югу от Арктики.
Я вернулся на свое место и стал смотреть через заляпанный пластик иллюминатора. В то время компьютерные плееры часто сопровождали музыку яркой графической анимацией, так что я невольно подумал, что зрелище, открывшееся мне в окне, – точь-в-точь скринсейвер. Вскоре, однако, заснеженный пейзаж стал напоминать известный мне мир – не экран, а глубокую сцену, окруженную слоями плотных занавесей из мерцающего зелено-голубого цвета. Занавеси еле заметно колыхались и переливались оттенками. До той ночи мне случалось видеть фотографии северного сияния, но, как и в случае с фотографиями Земли с самолетов, на них не хватает движения, и это очень большой недостаток. Сияние медленно меняло форму, становилось то ярче, то тусклее – как молоко, льющееся в кружку с ледяным кофе, или краска, растворяющаяся в воде.
Вот как свет может двигаться в ночи – над всеми нашими дорожными пробками, большими стирками и «не забыть записаться к зубному». В зимней тьме северные сияния – это облака света, испускающие светящуюся дымку, похожую на уносимый ветром в сторону дождь. Этот природный феномен можно видеть даже на ночных перелетах летом, когда на полюсе никогда не наступает полной темноты – северные сияния отступают к югу, в более темные низкие широты; они пламенеют на небе, а затем тают в сумерках где-то над нами. Я понимаю супругов, которые съезжаются в отели на Аляске, чтобы зачать ребенка в лучах авроры, приносящих, по поверьям, удачу.
Однако той ночью, хотя пилот сделал объявление, а бортпроводники потушили свет, большинство пассажиров немедленно включили индивидуальное освещение и вернулись к своим газетам и ноутбукам с видом смертельно утомленных странников, у которых был тяжкий день – и вот-вот начнется другой такой же. Многие даже и не повернулись в сторону окон. Лишь несколько человек все-таки закрыли свои компьютеры и прижались к иллюминаторам, чтобы посмотреть, как солнечный ветер подхватывает заряженные частицы с верхушки нашей планеты. Вскоре самолет начал спускаться над лесами западной Новой Англии, а авроры померцали и погасли.
Знакомство с северным сиянием напомнило мне, как сильно я хотел стать пилотом. Вскоре после этого моего перелета в качестве пассажира меня приняли в летную школу. Я дождался результатов медобследования и сообщил об этом на работе, в консалтинговой компании. Думаю, никто из тех, кто летал со мной в командировку, не удивился. Одна из коллег сказала, что теперь ей стало понятно мое пристрастие к «авиационным» словечкам в профессиональных беседах: «Надо помнить о законах голубого неба[22]», «Во втором квартале придется работать в условиях сильного встречного ветра», «Посмотрим на проблему с высоты птичьего полета», «Там хорошая взлетная полоса» – так я описывал удобные условия, которые инвестиции дают новым компаниям. (Странно, что у бизнесменов не принято слово
Другой коллега обнял меня и припомнил, что я всегда любил работать в маленькой застекленной террасе на самом верху нашего здания (предполагалось, что там мысль у сотрудников должна воспарять особенно хорошо) и что даже на долгих ночных перелетах я никак не мог уснуть.
Однако сейчас, когда я работаю пилотом уже много лет, оказалось, что полярное сияние таит в себе проблему, о которой я и не догадывался. Когда аврора и десяток падающих звезд за рейс становятся для тебя обычным делом, восприятие мира искажается. Иногда мне кажется, что я теряю интерес и к северному сиянию, и к бесчисленным метеорам, и к сотне других явлений на небе и земле – я вижу их постоянно, и, как и для остальных пилотов, для меня они превратились в нечто обыденное, ничем не примечательное.
Мой первый восторг частично возвращается, когда я пытаюсь поделиться тем, что я вижу, с остальными. Когда я замечаю, что в небе вот-вот появится аврора, я обычно сообщаю об этом бортпроводникам, чтобы они могли либо посмотреть в свое окно, либо зайти в кабину, откуда все видно лучше. Почти всегда они так и делают; для многих моих коллег северное сияние – любимейшее небесное явление, лучшая награда за тихие часы длинных бессонных ночей в самолете, все пассажиры которого давно видят сны.
То, что пилоты думают, сообщать или не сообщать пассажирам о тех или иных природных явлениях за бортом, многое говорит о роли полетов в современном мире. Даже на дневных рейсах не всегда удобно отрывать людей от отдыха или кино – тем более что на широкофюзеляжных самолетах многим пассажирам попросту плохо видно, поскольку нет прямого доступа к иллюминаторам. Северное сияние обычно возникает, когда люди в салоне пытаются уснуть, так что мы о них объявляем редко. Не каждый пассажир обрадуется тому, что его разбудили. Однако порой, когда мы видим, что человек бодрствует – например бизнесмен решил поработать ночью на ноутбуке, как порой случалось и со мной, я или кто-то из бортпроводников можем тихонько указать ему на окно, на волну света, плещущую вдоль северных пределов неба. А потом мы с бортпроводниками можем поговорить о северном сиянии на бортовой кухне, как если бы видели его впервые.
Я летаю на «Боинге-747» всего несколько месяцев. Я закончил обучение на симуляторе и произвел серию учебных полетов. Последний экзамен – долететь до аэропорта Даллеса под Вашингтоном. Когда мы возвращаемся в Хитроу, капитан-инструктор пожимает мне руку и говорит: «Добро пожаловать на 747-й».
И вот он, мой первый регулярный рейс. Я следую в Бахрейн, а потом в Катар – в этих странах я никогда еще не бывал. Перелет из Лондона в Бахрейн вдвое длиннее любого моего рейса на аэробусе, но при этом это один из самых коротких рейсов 747-го. Миновав Стамбул и продолжая движение на юго-запад, я понимаю, что это какое-то новое небо – часть мира, где я никогда еще не бывал в качестве пилота. Я вспоминаю, что в последний раз был здесь пассажиром, когда возвращался из Найроби в Лондон через Ближний Восток; тогда я только что бросил университет и еще не знал, чем хочу заняться дальше.
Мы летим над ливанским побережьем, и я вижу горы, которые прежде видел на карте, но никак не ожидал, что на их вершинах лежит снег. Капитан говорит, что здесь хорошо кататься на горных лыжах. Новое небо, новый мир. Вскоре мы уже над Саудовской Аравией. До того как стать пилотом, я не понимал горизонтальных масштабов снижения самолета, которое может растянуться на сотню миль и более: часто лайнер начинает снижаться для посадки, еще находясь на территории соседней страны. Наше вертикальное путешествие в Бахрейн начинается задолго до того, как мы видим его огни; задолго до того, как подлетим к границе Саудовской Аравии.
Обратный рейс в Лондон проходит по более северному пути. Мы пролетаем над Кувейтом и совсем рядом с Ираном, а затем вступаем в воздушное пространство Ирака. Диспетчеры здесь разговаривают с акцентом, характерным не для Ближнего Востока, а для американского Среднего Запада. В какой-то момент я смотрю вниз и вижу, как под нами в туманных сумерках плывет серо-зеленое облако света. Городские огни и образуемые ими силуэты по ночам становятся удивительно четкими; кажется, будто эта матовая сияющая сущность росла, одновременно повинуясь воле архитектора и сама собой, как живое существо, случайно достигнутое совершенство. Но сегодня из-за влажности и наступающей жары на расстоянии мало что видно, и огни обретают какую-то зернистость, похожую на «снег» на экране телевизора. Как непохоже на хрустальный воздух других пустынных городов в другие ночи!
Быстро сверяюсь по карте – и оказывается, что у светового пятна есть имя: это Багдад. Пока мой напарник следит за приборами, я приглушаю лампочки в кабине и прижимаюсь лицом к окну. Вот что я потом буду рассказывать друзьям об этой поездке, о моем первом регулярном рейсе после обучения: как я видел огни Багдада, проплывающие мимо в темноте и ел сэндвич.
Многие путешественники, которые просят места у окна, любят смотреть на то, как выглядит сверху Земля, на природные достопримечательности – горы, берега, реки и долины, по которым они бегут. В таких видах – главная прелесть авиаперелетов, и, возможно, они лучшее оправдание для дневных рейсов. Но многие географические нюансы хорошо видны и ночью, и в это время куда лучше осознаешь их значимость для человечества.
В фильме «Погоня за ледниками» фотограф Джеймс Балог исследует воздействие глобального потепления на ледники. Это, возможно, особенно интересно тем, кто порой пролетает самые ледяные уголки мира на реактивных самолетах, заправленных авиакеросином. Меня в фильме поразили не только яркие картины меняющейся Земли, но и особое пристрастие Ба-лога к ночной фотографии. Он утверждает, что, когда смотришь на мир в ночи, «словно мысленно переносишься с поверхности планеты… куда-то в центр галактики». Хотя самолеты уносят нас совсем недалеко от поверхности планеты, сам я, услышав эту фразу, подумал: «Да, что-то похожее заставляет меня любить ночные полеты. Они напоминают нам, что наша жизнь проходит на поверхности вращающейся сферы, и эта истина наиболее очевидна именно в те часы, когда мы предпочитаем не видеть ничего, кроме снов».
Многие черты пейзажа отлично видны и в темноте – например, когда лунный свет отражается в воде изрезавших землю рек или испещривших ее озер или когда звезды освещают снежные шапки горных вершин. О других можно судить по косвенным признакам – по тому, как они влияют на огни, зажигаемые на земле человеком. «Нельзя оторвать цивилизацию от природы», – продолжает Балог, который едва ли не лучше, чем кто-либо, может судить о воздействии одного на другое. А результаты взаимоотношений природы и цивилизации мы как раз и можем наблюдать с небес после наступления темноты: например, населенные речные долины (скажем, долина Нила) ночью часто видны более четко, чем днем. После захода солнца берега Нила превращаются в две сияющие нити, они хорошо просматриваются даже через тонкий слой облаков – рассеянный свет мерцает сквозь них, как крупицы золота или пятна леопарда.
Зажигая в темноте огни, человеческая цивилизация являет и свой портрет, и портрет окрестных земель; сквозь ночные облака мы четко видим то, на что не обращаем внимания днем, – города Египта и очертания берегов его реки.