Я медленно спустился по лестнице на улицу. Здесь было тихо. Дом располагался почти на краю города, или где-то рядом с садовыми товариществами — многоэтажек не видно, зато есть роща. Листья на деревьях не успели пожелтеть под летним солнцем. Молодые, ярко зелёные, они лучше любых антидепрессантов убеждали, что все будет хорошо, потому что впереди ждало лето.

Если бы не пасмурное небо и грязь под ногами — всю ночь лил дождь — то я бы даже прогулялся пешком до вокзала. А так — такси.

Приложение Яндекса загружалось кое-как, я решил перезагрузить телефон, как вдруг меня кто-то окликнул.

— Андрей Юрьевич, а я вас тут жду, решил не заходить в дом, оно как-то не очень вежливо, на свадьбу без приглашения, верно же?

Подняв взгляд от экрана, я увидел перед собой мужчину. Смутно знакомые черты лица, но где мы могли встречаться, не помнил.

— Вы меня вчера уволили, — подсказал незнакомец.

Я снова посмотрел на него: блестящая лысина, с зачёсанными прядями волос, по мышиному мелкие глаза и острые уши, брюки перетянутые тканевым ремнём, висели на нем как на вешалке. Но больше всего мне запомнилась его засаленная, несвежая рубашка.

Я скривился. Ты можешь быть сколько угодно беден, ты можешь жить один, без жены, быть бытовым инвалидом и даже не знать, как включается стиральная машина, но изволь носить чистое белье и гладить рубашки. Ненавижу небрежность.

— Я вас не нанимал, чтобы уволить. Гордей, кажется?

— Гордеев, — поправил меня журналист и добавил, озираясь: — да бросьте, все мы прекрасно понимаем, по чьему звонку было увольнение. А ведь я пятнадцать лет проработал там и был хорошим журналистом!

— Гордеев, а имя своё не напомните?

— Егор.

— Егор Гордеев? Гордеев Егор, — я медленно, растягивая по слогам, повторял его фамилию, — фонологическое извращение какое-то, не находите? А, впрочем… Егор, вы были плохим журналистом, так что в мировом масштабе информационное поле ничего не потеряло с вашим увольнением.

— Позвольте, — лысина на голове Гордеева покраснела от возмущения.

— Не позволю. Но дам один житейский совет. Вы пришли на конференцию, которую я отменил. Вы хотели сенсации и потому стали тыкать в меня моим браком. Если вам известно о нем, то и о моем разводе вы тоже в курсе. Вам ведь не это было нужно, а моя реакция? Скандал какой-нибудь, истерика поэффектней, вы журналисты на это ведь заточены? Отправь вы вопросы в офис, получили бы расширенный релиз, из которого можно сделать отличную статью, а так…

Я замолчал и покосился в сторону дома, из ворот которого должна была выйти Тина. Никого.

— А где же ваш совет, — скривился Гордеев.

— Что? — я обернулся, будто успел забыть о своём собеседнике. — А, совет…вот он. Идите работать в общепит. Как журналист вы полное дерьмо, может официантом будете нормальным. Только не плюйте в еду посетителям, не то попрут и оттуда.

— Дальше чебуречной на вокзале мне и так не устроиться. Вы и ваши дружки купили всю прессу! Из-за вас от меня отвернулись коллеги, работодатели, друзья! — Гордеев по-женски взвизгнул и выпучил водянистые прозрачные глаза. Смотреть на него было неприятно. Я оглянулся, чтобы наконец найти Тину, и закончить этот разговор, но девчонка как-назло застряла в доме.

— Ну, друзей у вас, положим, и не было. А пресса, она же не проститутка, чтобы так легко продаваться. — Я увидел как яростно зажглись его глаза и продолжил напирать на больное: — Ой…или все-таки проститутка? Как это, должно быть, неприятно слышать вам…якобы, независимому журналисту.